Над критикой магометанства Белл размышлял дольше всего. Понимал он от силы четверть написанного, но понятое заставляло задуматься. Кажется, вера (или ересь, как посмотреть) была не из тех, что дозволяет последователям легко отказаться от своих убеждений. Более того, похоже, что заметная часть правил не претерпела никаких изменений. Легендарная Фирузе, по призыву которой женщины стали брить головы, чтобы не нарушать обычаев, уж точно была магометанкой. И что? Веру назвали ересью, а обычай остался.
Все эти искренне убежденные в своей правоте люди, готовые пожертвовать жизнью ради своих обрядов и обычаев, вдруг, в одночасье, принимают истинную веру, веру Мана? Вот уж воистину чудо, о котором жрецы должны твердить девяносто девять раз в году, а это забыто и никого не интересует. Что же хваленая история? А ничего, отделывается коротким «и по слову двух праведников приняли Законы Мана».
— Потрясающе, просто потрясающе! — проговорил вслух Белл.
Очередная девица приняла это на свой счет и кокетливо засмеялась, звеня в тон колокольчиками на ножных браслетах. Бранвен усмехнулся и выключил монитор. Спор он выиграл. Ни одному историку не пришло в голову задать простой вопрос: как, каким чудом двое праведников сумели убедить десять тысяч человек, веривших в свои ереси? Должно быть, это были события, достойные внимания и изучения. Ну и где исследования? Где объяснения?
Если дзюн кай орбитальной базы берет отвлекающий снаряд, который должен создать ложную цель, и этим единственным снарядом наносит крейсеру противника повреждения, нарушающие боеспособность, никто не говорит, что так и надо, не проходит мимо невозможного, ставшего возможным. Все детали изучаются, расследуются, ставятся эксперименты. Тут же произошло куда более удивительное событие, но все равнодушно отвернулись. И это они называют наукой?!
13
Нет ничего более постоянного, чем временные полномочия, — посмеивались в курилке сотрудники военного НИИ. Служба безопасности с изрядным упорством доносила директору, генералмайору Кантор, заместителю министра обороны по научным исследованиям, кто и как пошутил на тему верховной власти. Арья скептически выслушивала доклады, прекрасно зная, что все анекдоты и шуточки суть признак одобрения и поддержки, кивала и откладывала распечатки в дальний угол сейфа. Директор ознакомлена, все довольны.
Увы и ах, в целом по планете одобрением и поддержкой не пахло. Первые полгода население радостно приветствовало все реформы Кантора, но потом оказалось, что слишком крутые и непонятные большинству меры вызывают только протест, где тихий, а где и буйный. Заголовки независимой прессы пестрели прижившимся с легкой руки журналистов термином «карательная психиатрия». Политические репрессии, несправедливые приговоры суда, узурпация неограниченной власти, трехлетний комендантский час — основные претензии, которыми недовольные пытались взбудоражить равнодушных.
— Тебе не кажется, что пора объяснить происходящее? — спрашивала Арья.
— Если я открою все данные по «фактору Х», через месяц можно просить политического убежища на Синрин. Здесь начнется кровавая баня.
— Твои методы борьбы с ним тоже, знаешь, не способствуют тишине и порядку. Когда до данных доберется очередной журналист…
— Отправится, куда и остальные, — отрезал Анджей.
Только возглавив институт и получив в свое распоряжение некоторые материалы, Арья поняла, что она была вовсе не первым любителем, раскопавшим главный государственный секрет. Из общедоступных баз данных постепенно убирались все сведения, публикуемая статистика бессовестно фальсифицировалась, но уже два десятка журналистов и мелких чиновников пропали без вести или погибли от несчастных случаев. Саму ее спасло от такой участи только благоволение Кантора. Как-то на досуге он признался, что готов был отправить ее следом за остальными.
— Даже не знаю, почему передумал. Привык, наверное. Ничего, директор из тебя вышел нормальный.
Арья знала, что это ложь, пустой комплимент. К административной работе у нее не было ни малейших склонностей, и все, что прирожденным управленцам давалось легко и с удовольствием, требовало титанических усилий. Сам масштаб должности создавал проблему. Арья представляла, как командуют эскадрильей, лабораторией, в конце концов, но не институтом. В том, что два с половиной года исследования топтались на месте, она винила себя.
Никакие разработанные меры не помогали. Комендантский час нарушался, колонии для несовершеннолетних были переполнены, на агитацию движения «За мир без наркотиков», которое возглавляла Аларья, целевая аудитория поплевывала, закидываясь очередным препаратом. В повсеместно открытых психологических консультационных центрах стояли очереди. Родители волокли «вдруг взбесившихся» детишек силком, а те сбегали с приемов, отказывались пить лекарства и ходить в группы терапии.
Повальный разгром всей наркопроизводящей структуры, с расстрелами на месте, со «временно» разрешенными допросами с пристрастием, с демонстрацией казней и записей допросов по центральному каналу привел к результатам, прямо противоположным желаемым. На месте хорошо оснащенных лабораторий выросли, как грибы после дождя, кустарные производства. Резко выросло число отравлений и смертей от передозировок. Когда Арья вечерами возвращалась на машине из института, ей казалось, что во всей столице нет ни одного вменяемого трезвого подростка.
Школьники собирались в банды и совершали налеты на аптеки и склады фармацевтической продукции. Любого, обнаруженного в состоянии наркотического опьянения, в двадцать четыре часа отправляли в колонию; в результате родители малолетних заключенных ненавидели правительство и сами принимались укрывать детей от властей.
— Ну да, пусть лучше от передоза сдохнет, но дома… — злился Анджей.
Каждый закон, ужесточавший наказания за производство, продажу и употребление наркотиков, сбивал рейтинг президента еще на пару пунктов. Над повышением рейтинга бились лучшие специалисты, но результаты любой масштабной кампании оказывались перечеркнуты новым указом.
— Мне кажется, я единственный человек, которому что-то действительно нужно от этой планеты, — устало сказал однажды президент, изучив очередной отчет. — Всегда так было.
— А мы все? — обиделась Арья.
— Вы все пойдете, куда я скажу. Пока я даю вам цель, вы к ней идете…
— Ты просто устал.
— Я не просто устал, Арья. Я устал до предела. Биться головой о стену, которую невесть кто выстроил, получать плевки в спину… Нас кто-то убивает, быстро и эффективно. И всем наплевать, всем! Если бы это были синринцы, их можно было бы переловить. Но ни один из всей швали не имеет никакого отношения к Синрин. Три года, как перекрыты все каналы ввоза — и что? Стало только хуже. Наши дражайшие граждане делают все своими руками и по велению своей души…
— Это истерика уже какая-то, — покачала головой Арья. — Делай со мной что хочешь, но тебе пора в отпуск. Поедем на море, будем пить водку, спать и загорать пару недель.
— А кто будет разгребать все это? — Анджей стукнул кулаком по стопке документов.
— Заместители.
— Какие, к черту, заместители, кто из них способен не напортачить?
— Вот такие у тебя заместители, — ядовито ответила Арья и неожиданно для себя показала господину президенту и возлюбленному супругу язык. — Не хочу ничем тебя обидеть, но у нас в полку механики говорили, что по мастеру и пассатижи.
— Спасибо, я в курсе. Да, ты права. Но где я возьму других?
Вопрос повис в воздухе. Арья не представляла, где можно срочно добыть пару-тройку заместителей, способных самостоятельно принимать решения и не столкнуть ситуацию с края пропасти, где она неуверенно замерла. Их нужно было воспитывать заранее, а команды Анджея, пришедшей вместе с ним, хватило только на половину постов, и ни один не мог заменить президента даже на неделю. Все это говорило дурно о самом Канторе, а к тридцати годам, после трех лет семейной жизни, Арья отучилась наконец идеализировать свою единственную любовь.