Свой собственный поводок он получил, стоя у гроба наставницы. Испытание закончилось фатально для активатора. Он так и не перестал ненавидеть Анну, но она подарила ему новый мир, а он расплатился с ней смертью.
Анну Чех убила кома экстр.
Теперь в похожем состоянии перед ним лежала Арья. На первый взгляд, ничего общего не было. Клиническая картина радикально отличалась от знакомой ему. Но и уровень, на котором она могла работать, на который она вышла — без присмотра наставника, без лекарственной поддержки и бригады специалистов, готовых прийти на помощь, — тоже ему был недоступен, неведом. Анджей мрачно покосился на профессора Чеха. Тот сорвал его с места в безумную, безрассудную поездку. Нужно было действовать иначе. Взять свою группу медиков, надежную и проверенную, аппаратуру… но это требовало времени, минимум суток на сборы. Дождалась бы его Арья?
— Профессор, у нас есть еще один вопрос… два.
— Да, сынок?
— Не явится ли к нам в самый неподходящий момент эта загадочная Прагма?
— Нет, — сказала драгоценная родственница, Аларья Новак, которую никто не спрашивал, но она как заявилась на пару со своим синринским блондином, так и стояла теперь в слишком тесном медблоке. — Не знаю, почему, но я точно знаю, что нет.
— Вас вообще никто не спрашивает, — рыкнул Кантор, и без того злой на глупую девицу, не сумевшую выполнить единственное данное ей поручение. — Подите лучше обуйтесь…
— Не кричи на девочку, сынок, — попросил профессор. — Она правду говорит. Они ушли, совсем ушли. Ты не чувствуешь?
— А что, кто-нибудь когда-нибудь их чувствовал? Вы, что ли? А что ж молчали-то?
— Раньше я считал это чем-то природным, нам непонятным. Да загляни сам, не бойся, как в прошлый раз не будет.
— Если я когда-нибудь начну бояться поля… — начал Кантор, но потом осекся и прикрыл глаза.
Усилие для входа потребовалось минимальное. Подобная легкость даже испугала, но Анджей моментально нашел причину: в одной комнате с ним находились три резонатора такой силы, которую он раньше не мог и вообразить. Даже побитый синринец воспринимался гигантской батарейкой, ветром, который мог поднять и не такое легкое перышко, как Анджей.
Обычных людей в веере вероятностей он воспринимал упругими теннисными мячиками, которые достаточно легко можно было толкнуть в нужную сторону; да, и это действие не проходило даром, но ничего сложного из себя не представляло. Создать на траектории движения такого шарика нужный узел-событие — дело нетрудное, привычное. Другие экстры казались тяжелыми шарами из кегельбана, и с ними нужно было действовать с опаской и тонким расчетом — слишком легко шар скатывался в канавку.
Анджей любил играть в теннис, но умел и в кегельбан.
Сейчас же поблизости были не мячики, не шары, а три планеты, о которые слишком легко было разбиться в неосторожном движении. Три, только три — четвертую и единственно важную он не чувствовал.
Что изменилось, на что намекал профессор Чех — весьма тяжелый, как оказалось, кегельный шар — он понял не сразу. Понадобилось отвлечься от мыслей об Арье, от изумленного и опасливого разглядывания трех экстр креста.
Каждый раз, раскрывая веер, он чувствовал смутное, бесконечно чужое внимание. Взгляд свысока, оттуда, куда он никогда не смотрел. Там плыли айсберги идеоматриц, происходили глобальные процессы, в которые опытная экстра, согласно заповеди об оцелотах и мышеловках, любимой поговорке матери Анджея, не совалась никогда. Внимание, которое замечала любая экстра, всегда считали естественной реакцией поля на вторжение.
Теперь же его не было. Просто пропало. Теоретически, чисто теоретически уничтожение информационного маркера, которым обладал любой человек или предмет, приводило к исчезновению материального объекта. Существовали различные гипотезы, обосновывавшие подобную возможность — от уничтожения до переброски в параллельные миры, столь же гипотетичные и никем до сих пор не обнаруженные. Однако, никому и никогда не удавалось уничтожить информационный маркер человека или предмета. Эксперименты не проводились за очевидной невозможностью, и все выкладки оставались голыми умопостроениями, рядами сложных формул.
Кантор вздрогнул. Ни одна теория не считала, что подобное возможно усилиями одной-единственной экстры. Оставалось либо поверить в очередную небывальщину, либо отказаться от собственных ощущений: никто не смотрел Анджею в спину, не дышал едва заметно над ухом. Бесконечно далекое и неприятно близкое, совершенно чужеродное, непостижимое для человека наблюдение было снято.
— Да, действительно. А что, собственно, тут у вас произошло? — задал вопрос, который нужно было задать еще два часа назад, Анджей.
Парочка дипломатов, перебивая друг друга, принялась рассказывать.
— Спасибо, спасибо, хватит! — замахал руками Анджей, когда повествование от основной сюжетной линии, уже трудами одной панны Новак, уклонилось в ерунду фасона кто, как, что и кому сказал. — Я не следственная комиссия. Теперь сделайте одолжение, пойдите спать. От вас больше ничего не требуется. Я рад, что по крайней мере эта жопа нам больше не грозит.
Счастливые молодые раздолбаи в дверях синхронно кивнули. Не будь блондин обладателем роскошной синринской косы, Кантор принял бы их за брата с сестрой. Нормальные такие молодые ребята… молодые? Да уже четвертый десяток разменяли, только что-то не заметно.
— Ох, сынок, — тяжело вздохнул профессор. — Я понимаю Арью, она ничего иного сделать не могла. У нее это в крови — не обогнуть препятствие, не подумать, препятствие ли это, а просто стереть на бегу с лица земли. Все, что покажется опасным или чужим. Но ты-то всегда был умнее и…сложнее. Разве ты не понимаешь цену этой выходки? Мы могли сделать такой шаг вперед. Могли…
— Они уже сделали шаг. По нашей планете, — гневно зыркнула здоровенными глазищами панна консультант. — Теперь разгрести бы последствия…
— Это не люди. Они нам чужие во всем и не нужны, — добавил ее ухажер. — Мы сами.
— Дети, дети… — еще раз вздохнул старик. — Еще б вы умели сами, да и кто ж вас теперь научит? Это и вправду были не люди, что ж вы их судить-то взялись по нашим меркам? Мы потеряли, ох, сколько мы всего потеряли…
— Но…
— Освободите помещение, — напомнил Кантор. Что толку теперь жалеть? Потерявши голову, по волосам не плачут. Великие перспективы поманили самым краешком и исчезли, не дав опомниться. — Спокойной ночи!
Проводив их и прикрыв дверь, президент задал Чеху второй насущный вопрос:
— А как мы, собственно, заберемся туда, куда нужно?
— По связям второго уровня. Тебе она вроде как не чужая, да и мне. А трудно не будет, с такой-то компанией. Кабы не было слишком легко…
— Ну что ж, не будем тянуть.
Подходящее помещение нашлось быстро. Маленькая гостиная на вольнинской половине базы. Анджей окликнул пробегавшего мимо спецназовца, распорядился, чтобы тот обеспечил охрану у двери.
— Нас никто не должен беспокоить. До, — Анджей бросил взгляд на нарукавные часы, — семи утра. Что бы ни случилось. О черт, сюда ж еще синринцы прибудут скоро…
Пришлось дождаться прихода командира группы и отдать ему целую кучу распоряжений: с синринцами не конфликтовать, но и слишком много воли им не давать, пострадавшего отправить к ним как можно скорее, второго любой ценой пока что задержать и при необходимости взять под арест по любой причине, охранять, как объект государственной важности. Вольнинскую консультантку тоже охранять так же бдительно, но не ограничивать в перемещениях и вообще никаких препятствий не чинить.
— Кроме… вот сюда их пускать до семи не нужно.
— Разрешите выполнять?
— Выполняйте, — кивнул Анджей.
Он искренне надеялся, что командир справится со всем, что навесил на него президент. Синринцы до сих пор вели себя, как солнышки ясные, и вероятность того, что они вдруг решат повоевать, была невелика. Все остальное уже не волновало.