- Он назвал мое имя?
- Причем, совершенно правильно, пан Бартницкий.
- Ну ладно, и что с того? Ведь я не уклоняюсь от покупки драгоценностей…
- Но вы уклоняетесь от приглашения на ужин, не понимая, что мое предложение двойное. Вы, финансисты, называете это, кажется, "связанной трансакцией". Либо вы придете сюда в качестве банкира и соучастник принимающего вердикт собрания, либо можете вообще не приходить. Если вы не придете, Мюллер узнает, что из-за вас он теряет добычу. И тогда он обязательно отблагодарит вас.
- Это… это… - Бартницкий никак не мог выдавить из себя эпитет.
Тарловский выручил его.
- Да, это шантаж. Так что - в семь вечера. До свидания, пан Бартницкий.
Ювелир встал, отвесил уважительный поклон и направился к двери, словно заводная игрушка. Его догнал голос хозяина:
- И прошу не забыть - только сотни и пятидесятки! Да, все возьмите с собой. Если все пройдет, как следует, тогда я сразу же отдам вам все, что вы только попросите.
АКТ III
В пару с лишним минут седьмого вечером за большим столом сидело одиннадцать человек.
Адвокат Алоизий Кржижановский, высокий, худой как щепка очкарик, походка которого заставляла вспомнить аистов и журавлей, а речь - риторику проповедников. Этот человек, будучи участником множества судебных заседаний всяческого рода - от разводных и имущественных до политических и связанных с произведениями искусства - давно понял, что люди имеют с правдой общего лишь столько, сколько газеты двух государств, ведущих друг с другом заядлую войну, которые полны донесений с фронта, в соответствии с которыми каждая сражающаяся армия была выбита до последнего, причем - по несколько раз.
Профессор Мечислав Станьчак, философ, сторонник дистанцирования относительно всех серьезных, и даже страшных, проблем, словно те мудрецы-шуты, которые размышляя над проблемой смерти или страдания, время от времени хохочут во все горло. Перед собой он носил брюхо, в котором можно было ожидать тройню, а на голове - кучму плохо причесанного серебра. Передвигался он медленно - кто-то мог бы сказать, что величественно, а кто-то другой, что сонно - но мысли его можно было сравнить с молнией. Он мог убить одним словом и делать комплименты таким тоном, что собеседника пробирал холодный пот. В старческих, хотя до сих пор блестящих глазах он носил всю легенду человеческой комедии и зверофермы.
Редактор Кристиан Клос, которому вскоре должно было исполниться шестьдесят, но который выглядел намного моложе, благодаря помадам, кремам, пудрам, краскам и утренней гимнастике. Тонюсенькие усики танцоров танго и провинциальных парикмахеров могли бы говорить про тупость их владельца, но это было мнение ошибочное, ибо Клос, закончивший исторический факультет львовского универа, обладал довольно сносным уровнем эрудиции. Эти убийственные усики и столь же убийственный пробор таких же черных волос служили для привлечения дам, которым редактор мстил за то, что в свое время его бросила любимая супруга. В один прекрасный день она провела с ним краткую беседу, в течение которой он узнал правду о жизни, после чего она вышла и уже не вернулась, а он регулярно скорбел и боролся с убегающим временем умножением сексуальных триумфов.
Магистр Зыгмунт Брусь, аптекарь, фармацевт по призванию, а по любви еще и бабник, но который грешную свою жизнь начал по-божески, только лишь сделавшись безутешным вдовцом. Своим сожительницам он посылал букеты роз, едва помещавшиеся в дверях, и относился к этим дамам намного деликатнее, чем редактор Клос - без эпитетов и боксерского рукоприкладства. У него все время были проблемы с болезнями в результате чрезмерного увлечения чудесными лекарствами, знатоком и продавцом которых он был. Свою профессию он унаследовал от деда и отца, с любовью, точно так же, как венецианский дож венчается с Адриатикой, как Папа - с Церковью, как Возлюбленный обладает Возлюбленной в "Песне Песней", как альпинист заключает брак с горами, ныряльщик - с глубинами, а цыган - со своей скрипкой на не имеющей конца дороге.
Ромуальд Кортонь, директор кинотеатра в Руднике, по образованию театровед, а по политическим убеждениям и по партийной принадлежности - эндек (член Национал-Демократической партии). Физических недугов у Кортоня было мало - ну разве что если считать недугом плоскостопие и веснушки, за то психических - масса, причем, ежедневных, вызванных борьбой за победу национальной идеи. Перед водой такая победа не осуществилась, поскольку "социал" Пилсудский затмил националиста Дмовского, а во время оккупации победа тоже как-то запаздывала, ведь, кроме немцев эндекам палки в колеса вставляли и партнеры-конкуренты, то есть, Армия Кракова. Резидент партизанского движения националистов (NSZ - Национальных Вооруженных Сил) в Руднике, ротмистр Кортонь, будучи стойким патриотом, считал, что хотя в Польше проживает столько же глупцов, как и в каждой другой стране, но иностранные глупцы это беспросветные дураки, поскольку польский болван имеет в крови щепотку врожденного шовинизма, так что, когда он массово прийдет в себя - национальная идея тут же победит.