Он взял с комода безделушку, кусочек голубого хрусталя, и поднял под свет, в направлении окна. При этом сделал мину знатока, но у Тарлецкого не было желания размышлять над тем, то ли это поза, то ли Мюллер и вправду в этом разбирался.
- Герр капитан, я бы хотел…
- Вы хотели спросить, почему меня интересуют подобные мелочи? – перебил его гестаповец, кладя сувенир на место. – Они интересуют меня, потому что они красивые и ценные. Эти две причины – уже достаточно, чтобы любить старинное мастерство. Но обидно и больно, когда на эти маленькие чудеса наседает столько пыли.
Он смел с комода толстый слой пыли и стряхнул ладони.
- Вся это грязь – это что, траур по Штернбергу и его коллегам, господин Тарловский?
- Нет, это болезнь служанки, герр Мюллер. Она чем-то отравилась, а мой камердинер слишком стар, чтобы убирать. Может, мы перейдем к…
- Да, перейдем к картинам. Рамы стоят больше, господин граф!
- Что ж, это ведь семейные портреты, а не выставочная живопись. На втором этаже у меня есть один Кранах и два венецианца восемнадцатого века.
- С удовольствием как-нибудь осмотрю. Я люблю хорошее творчество. Когда сдавал на аттестат зрелости, то хотел стать историком искусства, но мой отец был железнодорожником и не зарабатывал столько, чтобы хватало на учебу…
Наконец, он обошел весь салон, вернулся к столу, взял стул и сел, заложив нога на ногу.
- А вот теперь мы можем перейти к интересующему вас делу. Слушаю, господин граф.
Тарловский глубоко затянулся дымом и выдул его через нос с такой силой, словно желая изгнать неудачу.
- Герр капитан, сегодня…
- Прошу прощения, господин граф, могу ли я закурить?
- Ну да, конечно, конечно!
Мюллер вынул из кармана золотой портсигар и зажигалку, а Тарловский, видя, что пепельница переполнена, схватил маленький колокольчик, прячущийся в раме инвалидной коляске, и позвонил. Прибежал Лукаш, забрал пепельницу и быстро принес чистую. Гость затянулся пару раз и сделал ожидающую мину.
- Можно ли предложить вам чего-нибудь выпить? – спросил граф.
- Например?
- Ну… рюмочку хорошего коньяка… Или вермута… сухого вина…
- Можете. Только не коньяк и не вино, хотя и то, и другое я люблю. Но здесь я бы предпочел выпить кое-что другое.
- Слушаю?...
- Эту вашу знаменитую родовую наливку, о которой фон Штенберг рассказывал истинные чудеса. Он обожал пиры в вашем доме. Кстати – из чего вы ее делаете?
- Из вишни, малины и крыжовника, герр капитан.
Колокольчик вновь зазвенел, и снова появился камердинер.
- Лукаш, подай две рюмки и наливку.
Напиток немцу понравился. После второй рюмки его настроение поправилось.
- Ну хорошо, господин граф. Не будем больше терять времени. Слушаю.
- Сегодня… сегодня в городе арестовали моего сына…
- Все сходится.
- Он невиновен. Он ничего не делал против немцев, абсолютно ничего, не принадлежал к какой-либо организации…
- Я вам верю.
- Даже в тридцать девятом он не пошел в армию, потому что тогда ему не было восемнадцати лет. То есть, он ни мгновения не сражался с вами. Сейчас ему двадцать два года, и политика его совершенно не интересует. Единственное, что его занимает – это орнитология. Я имею в виду птичек…
- Господин граф, я знаю, что такое орнитология.
- Но знаете ли вы, что мой сын невиновен?
- Это весьма возможно.
- Тогда, почему…
- Можно еще?... – спросил Мюллер, указывая на графинчик с наливкой.
- Да, пожалуйста. Я рад, что вам нравится.
Они выпили еще по рюмке.
- Ничто мне так давно не нравилось, как эта ваша наливка, господин Тарловский! – причмокнул гестаповец. – Шнапс, который продается в рудницких забегаловках, это либо кислота, либо вонючие помои.
Тарловский вытер губы краем ладони и вернулся к теме:
- Герр Мюллер, за что арестовали моего сына?
- Потому что, если бы я арестовал вас, это было бы проявлением плохого вкуса – вы же калека. Поэтому, вместо вас я арестовал вашего сына.
- Но за что?!...
Мюллер прикурил очередную сигарету, а портсигар, вместо кармана мундира, положил на столешнице, между своей зажигалкой и пепельницей.
- Господин граф, вчера в нашем районе произошел большой "бабах". Лесные бандиты взорвали железнодорожные пути. Погибло четыре немца, которые отправлялись на восточный фронт. Несколько десятков ранено, пятеро из них – тяжело. Вы же слышали об этом?
- Да, только ни я, ни мой сын ничего общего с этим не…
- Это не имеет значения, господин Тарловский. Совершенно не имеет!...
- Вы считаете, будто бы невиновность не имеет значения?!
- Ну да, поскольку значение имеет только справедливость.
- Согласен, ведь мы говорим об одном и том же.