Никакая тишина в предыдущих перерывах в дискуссии не была такой глубокой. Несколько человек поглядело на Гаврилко, но тот опустил голову и вновь беззвучно молился.
- Не советовал бы прятаться в подвале или в церкви, скорее уже – в чащобы, - посоветовал Станьчак, зевая во весь рот.
- В лес бежать? – удивился врач.
- А вы предпочитаете могилу? – задал ему вопрос Клос.
- Про больницу вам не следует беспокоиться, доктор, - успокоил врача философ. - Профессор Стасинка справится и без вас.
Малевич со стоном схватился за голову:
- Нет, все это не имеет смысла!
- Разве что… - попытался развить какую-то мысль Седляк.
- Предлагаю вернуться к дискуссии, - опередил его Мертель. – Пан директор Кортонь упоминал того браконьера-самогонщика, как его там?...
- Я даже не знаю имени того типа, господа, - ответил Кортонь.
- Я знаю, - буркнул Годлевский. – Басинец… Юзеф Басинец…
На дворе гремела гроза, словно "фортиссимо" труб, объявляющих о начале Страшного Суда.
АКТ VI
Когда на дворе мрачная поначалу серость делалась все более прозрачной, в столовой зале графского дворца осталось только двое – хозяин и философ. Станьчак уже имел за собой вызванный усталостью кризис, а перед собой – дорогу в пустой дом, то есть, он совсем не спешил. Ему показалось, что спешить должен Тарловский.
- Вам нужно отсюда бежать, пан граф.
- Почему это я должен был бы бежать?
- Потому что вскоре сюда при маршируют Советы. А они "господ" не любят. Вас повесят на люстре, а вашего сына деклассируют. Он будет чистить сапоги повелителям красной Польши, которая будет жить в качестве советской губернии, управляемой Седляками и другим быдлом, то есть, кол лаборантами-ренегатами, что расплодятся здесь словно крысы и будут пить кровь этого народа как вечно ненасытные вши. В Руднике царьком будет товарищ Бронек, наш любимый почтмейстер… Уж он погнобит…
- Вас тоже, пан профессор… так что и вам следует бежать.
- Я уже слишком старый, усталый и ленивый, чтобы бежать от красного быдла, от всей этой коммунистической чумы, но вам, графам, советую это сделать – без всяких шуток. Потоцкие уже пакуются и выезжают из Ланцета…
- Куда?
- Не знаю. Похоже, сначала в Вену, а потом и дальше на запад.
- С помощью немцев?
- Видимо, так… Вы тоже могли бы воспользоваться своей договоренностью с Мюллером. За такую же кучку долларов…
Граф махнул рукой.
- Не могу я сейчас думать об этом! У меня башка трещит после всего этого чудовищного диспута!
- Чудовищного? А я его считаю даже весьма любопытным. Столько нового открылось… И весело было, как холера! Всего можно было ожидать, пан граф, но то, что думая о спасении арестованных мы станем еще ссориться по поводу баб, похоти и вопросов пола – такого я не мог предусмотреть даже по пьянке! Среди всех идиотских тем нашей дискуссии – эта была самая идиотская. В какой-то момент я испугался, что пани графиня обругает всю компанию…
Оба глянули на фотографию, стоящую под зеркалом.
- Все это я сделал ради нее, пан Станьчак… - прошептал Тарловский. – Это была чудесная женщина… Красивая, но и умная…
- Среди дам такое встречается редко, - прокомментировал признание философ. - …Как правило, дамы "думают задом", как утверждает один мой кузен.
Граф лишь раздраженно взмахнул рукой и искривил уголки рта:
- Профессор!... Вам уже не нужно ведь мутить им головы подобными словами – их здесь уже нет!... Впрочем, все мы мыслим гениталиями – и мужчины, и женщины, но почему же лишь над женщинами издеваются, будто "женщина маткой думает"?!
- Может потому, что матка умнее хрена… Издеваясь, мы мстим всем им…
- Я не принадлежу к таковым, что издеваются! – рявкнул Тарловский.
Обруганный профессор замолк. Граф тоже замкнулся в себе. Он сидел на своей инвалидной коляске, слегка склонив голову, как бы пытаясь уловить ухом далекие, гаснущие звуки рояля. Перед ним, на столе, лежали четыре стопки долларовых банкнот (каждая пачка была опоясана аптекарской резинкой), но он их не видел – у него были те раскрытые глаза слепцов, мистиков и людей, желающих освобождения в смерти. Философа, видимо, это напугало, и он обеспокоенно спросил:
- Господин граф, вы себя хорошо чувствуете?...
Тот, вместо того, чтобы ответить, лишь слегка кивнул.
- И о чем вы задумались, если можно спросить?