- Отбора людей, которых вы освободите, капитан!
- Двойного выбора, господин граф. В том числе - и отбора сменщиков. Вы дадите мне список четырех человек, которых я должен буду выпустить, и четырех, которых я должен буду арестовать. Думаю, это же ясно?
- Чтооо?!!!... - простонал Тарловский.
До него дошло, в какую трясину погрузило его желание спасти ребенка, что был ребенком женщины, которую он, граф, любил, которую смертельно обидел и которую вспоминал с чувством, желая тем самым выпросить у нее прощения этим актом спасения. Мысли путались, словно пьяные нетопыри. Какое-то внутреннее эхо цитировало отдающие эхом слова гестаповца: "… Выбора жестокого, коварного, убийственного…" Он спрятал лицо в ладонях. Тем временем Мюллер поднялся, обтянул китель, налил себе "на дорожку", выпил, взял фуражку и резюмировал:
- Итак, господин граф, все ясно. Четверых за четверых.
- Нет!
- Нет?... Ну что же…
- Я не могу этого сделать!!!
- Вольная воля, господин граф.
- Но вы хоть понимаете, Мюллер, чего…
- Капитан Мюллер!
- Прошу прощения, капитан Мюллер… Вы… вы хоть понимаете, чего вы от меня требуете?! Я, я должен буду указать вам людей, которых вы…
- Именно так. Людей, которые выживут, и людей, которые умрут, чтобы те могли выжить. И мне совершенно все равно, кого вы назовете. Можете указать на своего слугу, повара, конюха или на своих крестьян, ganz egal, лишь бы четверых за четверых. Как видите - это вопрос бухгалтерии, а не совести.
Сомкнутые каблуки издали деликатный, уставный стук, а слегка склоненная голова гестаповца дали понять, что он еще не утратил всего уважения к графу.
- До завтра, господин Тарловский.
Капитан был уже на полпути между столом и дверью, когда тишину взорвал крик хозяина:
- Да ради Бога же, герр Мюллер!!!
Тот остановился, обернулся и процедил:
- Эту тему мы уже достаточно обсудили, господин граф. Я же говорил - вы можете положиться исключительно на божественное провидение, только я бы этого не рекомендовал.. Прошу прощения, дела, я и так провел у вас слишком много времени.
И он вышел. Граф дышал тяжело, словно после долгого бега, должно было пройти пару минут, прежде чем дыхание успокоилось. Тарловский дважды наполнил рюмку и дважды опорожнил ее одним духом, затем схватил колокольчик и зазвенел им, вызывая камердинера. Пршлепал Лукаш.
- Слушаю, пан граф…
- Молнией к ювелиру Бартницкому! Или нет! Пошли кучера Курчука - пускай запрягает бричку, пускай едет и привезет Бартницкого сюда! И пусть скажет ему, что дело крайне срочное! Крайне - ты понимаешь?
- А что тут понимать, пан граф? А тут еще Седляк ожидает в прихожей. Только вот, спрятался, только увидал фрицевский мундир. Но уже вылез из-под лестницы.
- Седляк?... Что еще за Седляк?
- Да почтмейстер же наш рудницкий, пан граф.
- Ага, так. Чего хочет?
- Письма какие-то привез и пакеты.
- А что, почтальонов у него уже нет?
- Говорит, что у него еще какое-то личное дело, пан граф.
- Нет у меня сейчас времени ни на какие дела! Пускай подойдет в другой раз!
- А он говорит, что тут дело про тех, что немец арестовал…
- Пускай заходит. А ты высылай Курчука к Бартницкому! И молнией, Лукаш!
АКТ II
Ювелир Роман Бартницкий не всегда был ювелиром. В самой молодости он был парикмахером, поскольку его отец тоже был парикмахером. Парикмахерская карьера Романа завершилась крахом, когда на свет вышло, что доверенным своим клиенткам - в основном, проституткам, но и некоторым "приличным дамам" - он красил волосы на лоне и прически в один и тот же цвет. Муженек одной из окрашенных дамочек посадил Бартницкого-младшего в "тюрягу" за "акт сладострастного насилия" (цитата из судебного приговора). В тюрьме Роман познакомился с ювелиром-перекупщиком. Освободили их практически одновременно; старший дружок приблизил младшего к себе, вышколил, а когда умирал - нотариально переписал на него свое процветающее ювелирное дело. Так вот Роман Бартницкий стал знатоком драгоценностей.
До начала войны Бартницкому сопутствовал успех, а после начала, то есть, во время оккупации, успех был просто колоссальным, поскольку большинству земляков пришлось продавать накапливаемое золотишко ради куска хлеба. Даже факт, что с 1941 года рынок заливала Ниагара еврейского золота, не вызвала простоя в деле. Что можно было заметить по одежде пана Романа, входящего в дом Тарловских. Его корпулентное тело обтягивал костюм из английского габардина класса "люкс" в тонкую полоску, галстук удерживала на сорочке заколка из платины с бриллиантами, а пряжечки туфель из змеиной кожи были из чистого золота, точно так же, как две печатки, а еще цепочка и корпус часов марки "Патек" самых дорогих из дорогих.