Виктор (поворачивается, чтобы посмотреть Уолтеру в глаза). Уолтер… (Обрывает сам себя.) Теперь скажи мне.
Уолтер. Что тебе сказать?
Виктор. Не знаю. Скажи мне что-то такое, чего мы друг другу недосказали.
Уолтер. О чем ты?
Виктор. Я стараюсь поверить тебе. Я хочу тебе поверить… Ладно, я скажу сам… Бывают дни, когда я даже не могу вспомнить, что я имею против тебя. И это как камень. Я смотрю на себя в стекла витрин и вижу эти залысины, я хожу по улицам и ничего не могу вспомнить. Так недолго и с ума сойти, когда не можешь вспомнить, в чем же было дело. Когда даже ненавидеть уже не можешь.
Уолтер. Потому что все это абстракция, Вик, и ты сам знаешь, что эго так.
Виктор. Ну, что ж, тогда давай зацепимся за что-то реальное. Все, что я услышал здесь, свелось к тому, что нам не стоило ломать из-за них копья. Я кругом ошибался, а ты… выходит, ты что-то сделал? И черт с ним, кто прав, кто виноват— меня это уже не интересует. Но если мы собираемся быть друзьями… (Обрывает себя.) Скажи, но тебе, тебе это хоть что-нибудь дало? Пожалуй, об этом я и пытаюсь все время спросить. Ты говоришь о том, что ты сделал. Но как тебе это удалось?
Уолтер. У меня просто не хватило тогда духу сказать тебе про его деньги — этого ты добиваешься? Да, я не решился назвать его в лицо обманщиком. А ты — при всех своих подозрениях, — ты решился? Тогда почему моя трусость — это преступление?
Виктор. Я совсем не о том. Ты даже не догадываешься, о чем я…
Уолтер. Нет, я догадываюсь, но я не из тех, кто сознательно калечит жизнь другим людям. В этом я ни за что не признаюсь, не дождешься!
Виктор. Уолтер, это моя жена: ты уйдешь, а нам с ней надо жить и смотреть друг другу в глаза! Это были наши родители, это был наш дом, а звучит все это так, словно мы были кучкой совершенно чужих друг другу людей! Что ты делаешь? Ты берешь все, что было, выдираешь, словно это гнилые зубы, и швыряешь в плевательницу? Но ведь (нехотя, через силу)… ведь существую еще и я, Уолтер!
Уолтер. Ты хочешь, чтоб я сказал: да, я погубил твою жизнь? Нет, ты сам сделал этот выбор. Ты мог выбирать и выбрал то, что хотел. И я не стану называть себя чудовищем, чтобы утешить тебя!
Виктор смотрит на него, словно видит его с небывалой ясностью.
Что я могу для тебя сделать, Виктор, ради бога, что?
Виктор. Ничего ты не можешь для меня сделать, и я для тебя — тоже.
Уолтер молчит.
Господи, как странно… Словно я разговаривал с тобой все эти тридцать лет. Словно, что бы я ни делал, ты откуда-то наблюдал за мной. Я так давно пытаюсь за что-то взяться… Но мне нужен был толчок — как же я не понимал этого? Оказывается, я ждал тебя… чтоб ты пришел, и вот мы снова здесь, в этом доме, как тогда, раньше, когда для нас еще не было ничего невозможного, и чтоб вдруг опять что-то стало возможным. Мне кажется — я сам раньше никогда бы этому не поверил, — но мне кажется, что я смотрю на себя твоими глазами и целыми днями жду… день за днем жду… Чего? Не знаю… Какого-то знака, что ли, что я для тебя сделал что-то. Или хотя бы, что ты так считаешь. Но я ничего для тебя не сделал, ведь так? Получается, что я (он смотрит на кресло) не помог даже ему! (Оборачивается к Эстер.) Даже тебе.
Эстер (в слезах). Ты любил его. И тебе должно быть безразлично все остальное. И не смей больше об этом думать. Ты сделал то, что хотел.
Виктор. То, что хотел, — нет. Даже ничего похожего. Я сделал то, что я сделал. Но это сделал Я. (Уолтеру.) Так же как ты сделал то, что сделал ТЫ. И пора на этом успокоиться и быть, наконец, в расчете. Я не могу с тобой работать, Уолтер. Я тебе не верю.