— Мари-Лизет была необычно умной девочкой, — сказал он. — Она завоевала стипендию в Университет Лаваля, в который и сдала в последний год необходимые экзамены. Однако не уверен, что это сослужило ей хорошую службу. За время учебы ей вбили там в голову всевозможные «идеи».
— Идеи, которые ей не следовало бы разделять? — переспросила я, может быть, слишком легкомысленным тоном, который должен был скрывать мои настоящие чувства по отношению к такому снобизму.
Однако Фарамон не попался на эту удочку.
— В известном смысле — да, — улыбаясь, подтвердил он, — но не совсем так, как вы думаете. Ее идеи имеют политическую основу и они достаточно радикальны. Она — ярая сепаратистка. А это в столь консервативной стране, как наша, уже не так-то приятно.
— Из этого следует, что д'Эшогеты хотят оставаться консервативными.
— Абсолютно верно. Вы очень быстро схватываете суть, Леонора... Другие, придерживающиеся таких же воззрений, что и Мари-Лизет, по крайней мере держат рот на замке. А Мари-Лизет, напротив, постоянно выступает с различными заявлениями, критикует наши многоуважаемые органы и, не смущаясь, призывает во всеуслышание к действиям! Должен заметить, что у нас тут даже сами радикалы достаточно консервативны в отношении политически активных женщин. Так что в результате ей приходится вести весьма одинокую жизнь. Было бы лучше, если бы она вообще не возвращалась из города! Тут ей придется нелегко.
— Наверное, ее возвращение объясняется тем, что она очень любит свою родину.
Он тяжело вздохнул.
— Видите ли, существует очень крепкая и прочная связь с родной землей.
Не знаю, говорил ли он тогда о своей, или о ее любви к родине.
Фарамон повернулся к лестнице, а затем внезапно вновь обернулся ко мне.
— Если вы уже устали от лазания по лестницам, то нет никакой необходимости взбираться на самый верх — по крайней мере сегодня. Башня выстояла несколько столетий, сможет подождать и еще немного.
Он смотрел на меня несколько отрешенно, как если бы сам успел уже изрядно устать. Но эта мысль показалась мне просто смешной, поскольку он был молод и, насколько я могла судить, находился в прекрасной форме.
— Сегодня мы поднялись так высоко, — сказала я, — что не хотелось бы останавливаться, находясь вблизи от цели.
Подсознательно я понимала, что у меня более никогда не хватит мужества вновь вскарабкаться сюда.
— Наверное, вы правы, — согласился Фарамон. — Оставим сомнения и — вперед, — в его голосе появились какие-то резкие ноты.
— По правде говоря, — продолжил он с внезапной решительностью, — я уже достаточно пресыщен прелестями этой башни, этих лестниц, да и всего замка! — затем он покаянно усмехнулся и продолжил: — Эти экскурсии страшно действуют на нервы. Через некоторое время вы и сами почувствуете это.
Увы, я уже и тогда чувствовала это.
Наконец мы добрались до конца лестницы, которая заканчивалась в небольшой круглой комнате. К великому своему удивлению, я увидела, что она совершенно пуста. На полу лежали плотные хлопья пыли. Как ни странно, они не полностью покрывали все помещение. По всей видимости, не так давно тут побывал кто-то. А почему, собственно, кому-то и не подняться сюда? Я мысленно призвала себя к спокойствию и разумности.
Окна были прорублены в трех стенах башенной комнаты. В четвертой располагалась малюсенькая дверца. Я подошла к одному из окон. Открывавшийся вид частично заслонялся скалами, но тем не менее его в полном смысле этого слова можно было назвать захватывающим. У меня даже перехватило дыхание. За всю жизнь мне еще никогда не приходилось бывать так высоко — за исключением полетов на самолете, естественно.
Ветер превратился уже в неистовый шквал, который с такой силой бился о стены и так завывал, что мне казалось — башня непременно должна качаться. Было ужасно холодно. Я немилосердно мерзла, и Фарамон заметил это. В его взгляде мне вдруг почудилось выражение тайного удовлетворения, хотя он и поспешил громко упрекнуть себя:
— До чего же я глуп! Мне следовало бы подумать о том, насколько тут холодно. Вы могли бы захватить с собою пальто. А теперь вам ни в коем случае нельзя выходить отсюда на площадку.
— Да это и к лучшему, — призналась я.
И верно, у меня уже кружилась голова.
— По правде говоря, я не переношу высоты. Кроме того, с меня более чем достаточно того, что я вижу отсюда.