Она нашла мужа в столовой. Стол был накрыт для завтрака. Эмма, остановившись в дверях, заметила, что Барнаби с аппетитом поглощает овсянку, но Дадли, по-видимому, не только не завтракал, но даже не садился за стол. Он мерил аршинными шагами комнату, его одутловатое лицо пылало, толстые пальцы судорожно сжимались. Дадли не причесался и не побрился. Эмме показалось, что он плакал.
Барнаби был сдержан. Эмма поняла, что муж старается сохранять спокойствие, чтобы смягчить страдания брата. Он сочувствовал Дадли.
— Но я повторяю, брат, что ни разу даже не взглянул на нее, тем более не давал Луизе ни малейшего повода думать, что увлечен ею. Я просто не понимаю этой записки и могу сказать только одно: она составлена истеричной и глупой деревенщиной, — заключил Барнаби.
— Сказано убедительно, — бесстрастно обронил Руперт, оторвав глаза от газеты. — Далее можете выяснять отношения наедине. Луиза не в моем вкусе. — И он вышел из комнаты, проплыв мимо Эммы с отталкивающе-самодовольным видом, хотя ей показалось, что «политик» ретировался сознательно, возможно испытывая чувство невольной вины.
Дадли не обратил внимания ни на демонстративный уход Руперта, ни на Эмму, безмолвно стоявшую в дверях.
— А как же объяснить исчезновение Сильвии? — Дадли ухватился за козырную карту в своем поединке с Барнаби.
— Сильвия была очаровательной кокеткой и прекрасно знала все правила игры. Я до сих пор не понимаю, почему она внезапно покинула нас, но предполагаю, что ее прелестный носик учуял более привлекательную добычу на стороне. Как бы то ни было, исчезновение Сильвии отличается от панического бегства мисс Пиннер.
Эмма решила, что пора напомнить братьям о своем существовании, и тихо вошла в комнату.
— На мой взгляд, — заметила она, словно уже давно участвует в разговоре, — сам кортландский дом исполнен враждебности к женщинам. Мы все в той или иной степени ощущаем это и одна за другой оказываемся на грани нервного срыва. Жозефина, Луиза, кто следующий? Наверное, я. — Эмма добродушно рассмеялась. Пусть мужчины думают, что она не принимает всерьез только что сказанного, хотя в душе Эмма не сомневалась: у нее были веские основания для мрачных выводов. — Так с какой стати Луизе вздумалось сбежать от нас? Кажется, если не принимать во внимание нескольких событий, похожих на галлюцинации экзальтированной гувернантки, она была счастлива здесь?
— Так же, как и я, — соткровенничал Дадли. — Знаете, вчера… — Он с трудом перевел дух и укоризненно посмотрел на Барнаби.
— Дети сказали мне, что Луиза оставила записку, это не выдумка? — спросила Эмма.
— Девочки сказали правду, — подтвердил Барнаби.
— Могу я взглянуть на нее?
— Если бы она не была написана почерком мисс Пиннер, я решил бы, что это фальсификация. Судя по всему, она взяла за образец стряпню Элинор Глин или какой-нибудь другой сочинительницы, склонной к мелодраматическим эффектам. — Он протянул Эмме вырванный из блокнота листок бумаги и с иронией посмотрел на жену.
Эмма прочла несколько строк, написанных четким разборчивым почерком.
Дорогой Барнаби!
Я так сильно люблю тебя, что мне остается только одно — уйти с твоей дороги. Не могу передать, как тяжело мне расставаться с детьми и с работы, которая пошла на лад, но из двух зол приходится выбирать меньшее.
Я уезжаю сегодня утром самым ранним поездом. Я слишком несчастна, чтобы писать длинные письма.
Твоя Луиза.
— Эти слова переписаны из какого-то дешевого романа, — заметила Эмма.
— Согласен с тобой. С другой стороны, в этой записке — вся наша «бесценная» Луиза.
Насмешливый тон Барнаби возмутил Дадли:
— Какое ты имеешь право так говорить? «Наша Луиза»! Тебе она не принадлежала. Она была моей.
— Я разделяю твою точку зрения, — скромно промолвил Барнаби. — Но леди, очевидно, думает иначе.
— Как это понять? — Эмма растерялась. — Луиза провела с Дадли весь вчерашний день. Она казалась такой счастливой, когда вернулась домой. Дадли, — продолжала она, — ты предлагал Луизе выйти за тебя замуж?
Дадли опустил голову. Его мощные плечи дрожали.
— Более или менее. — Голос несчастного жениха был еле слышен.
Эмма представила себе, чего стоило женофобу предложить невзрачной девушке руку и сердце, и она прониклась симпатией к бедняге Дадли.
— Луиза поняла, что у тебя серьезные намерения?
— О да! Она только заметила, что не следует торопиться, ведь мы знакомы только неделю. Но я воспринял ее ответ как благосклонный: Луиза оставляла мне надежду. Поэтому ее убийственная записка и внезапный отъезд…
— Выпей-ка глоток бренди, старина, — приободрил брата Барнаби. — Лучше иметь дело с дьяволом, чем с женщинами. Мне казалось, ты всегда это понимал.
Дадли взглянул на него с нескрываемой ненавистью и выбежал из комнаты. Его тяжелые шаги гулким эхом отзывались в холле. Потом за ним захлопнулась входная дверь. Он бросился в дождь без шляпы и без пальто. Дадли покинул дом так же мелодраматично, как и его пассия Луиза, и так же нелепо. Он умчался, чтобы скрыть свое горе и годами копившуюся зависть к одаренному Барнаби Корту — баловню судьбы.
Невезучий Дадли. Но он знал своего врага и соперника. А недоброжелатели Эммы ускользали от нее: загадочная темноволосая красавица Жозефина и не менее таинственная блондинка Сильвия; Луиза с кроличьими зубами… ах нет, Луиза — это недоразумение. Ее мифическая влюбленность в Барнаби граничила с абсурдом, паранойей. Тем более что увлечение гувернантки Дадли всем бросалось в глаза.
Эмма, не случайно ценившая чувство юмора Мегги, едва не рассмеялась.
— Что тебя так позабавило? — Самому Барнаби было не до смеха.
— Я представила себе, как ты обольщаешь Луизу. Такой пассаж вряд ли можно назвать сокрушительной победой. Легкая добыча не делает чести охотнику. Уверена: мистер Корт пребывал под сильным гипнозом.
— Что за чушь ты городишь! Тебе прекрасно известно, что я почти не замечал мисс Пиннер. У меня хороший вкус и прелестная жена! Боже упаси! — Барнаби содрогнулся, представив мощи Луизы, покоящиеся в его объятиях.
— Но от правды не скрыться: ты обольстил восторженную девицу. — Эмма была безжалостна. — Мой дорогой, ты недооцениваешь своей фатальной власти над женщинами. Коварная Луиза сыграла злую шутку с простодушным Дадли. Мы обязаны поддержать его в горе.
— Я не отвечаю за болезненные фантазии перезрелых девиц, — защищался Барнаби. — Вознесем хвалу Всевышнему за то, что у Луизы хватило здравого смысла уехать. А в драме, разыгравшейся с Дадли, есть доля и твоей вины. Ты поощряла брата к светскому образу жизни — и вот плачевный финал!
Эмма представила себе мягкотелое, трогательное черепахообразное существо, вылезающее из-под защитного панциря, чтобы отправиться за синей птицей…
— А завтракать ты сегодня собираешься? — Донесся глубокий баритон Барнаби. — Я распорядился, чтобы тебя не беспокоили.
Сердце Эммы исполнилось благодарности. Барнаби заботился о ней, презрев, что она позволила себе несправедливо оскорбить мужа.
— Надеюсь, мы больше не играем в молчанку, — игриво бросила Эмма, наливая кофе.
— Мы и не переставали разговаривать, — возразил Барнаби. — Хотя наши словесные дуэли иногда казались, мягко говоря, бестактными. — Он пристально смотрел на жену, но его обычно веселые, ясные глаза были печальны…
— Ты прав, дорогой, — призналась Эмма. — Бестактными и глупыми. Я всегда это понимала. И хотела сказать тебе, что погорячилась, я вовсе не имела в виду…
Его руки обвились вокруг ее талии — и весь подлунный мир замер…
— Тебе не кажется, что теперь все покаянные слова излишни? — нетерпеливо спросил он…
Увы! Даже ощущение беспредельного счастья, подаренного благоговейной нежностью любимого человека, не устранило сомнений Эммы. И у нее были связаны руки: она не могла, как предполагала раньше, съездить в Лондон и встретиться с адвокатом Жозефины, ибо теперь некому было присмотреть за детьми. Да и загадка исчезновения взбалмошной мадам потеряла вдруг свою остроту. Гораздо важнее было оставаться в Кортландсе и заняться детьми; утешить растерявшегося Дадли, который выбрал самую одиозную личность, надеясь с ее помощью изменить свой устоявшийся образ мыслей.