— Вы написали письмо?
— Да, — солгала она и стиснула руки в ожидании, что наконец-то дверь откроется.
Но хриплый голос распорядился:
— Просуньте его под дверь.
Эмма заметалась. Что же ей делать? Просунуть под дверь сложенный, но чистый листок бумаги? Нет, ее уловка тут же будет раскрыта.
— Я… я начала его писать, но здесь слишком темно, — импровизировала она. — Принесите мне свечу.
Господи! Что за безумие? Она приглашает к себе человека, который, возможно, и запрятал ее в этот дом, где до нее побывала несчастная Луиза, оставила здесь туфельку, а сама бесследно исчезла.
Из-за двери послышалось бессвязное бормотание, затем хриплый голос укоризненно промолвил:
— Если вы и вправду написали письмо, вам ничего не грозит, моя дорогая. Но если вы этого не сделаете, тогда — кто знает? Я дам вам еще один час. И вы вполне обойдетесь без света. До вас все обходились.
Эмма пыталась не вникать в жуткий смысл сказанного хрипучим стражем.
— Вы хотите меня убедить, что Луиза оказалась в безопасности после того, как написала письмо?
— В полной безопасности.
— Тогда почему здесь валяется ее туфелька? Куда она могла пойти с туфлей на одной ноге?
С минуту из-за двери не доносилось ни звука. Затем омерзительный, неизвестно какому полу принадлежавший голос с подозрительной бодростью пообещал:
— Вы сами во всем убедитесь — но после того, как напишете письмо…
Бесполезно стучать в дверь и требовать, чтобы ее выпустили! Осторожные шаги быстро удалялись; послышался скрип деревянной лестницы. Где-то приглушенно хлопнула дверь. Затем снова наступила тишина…
Постепенно комнату залил таинственный мерцающий свет, проникавший даже сквозь густую сеть плюща. Так мерцают молнии, прорезающие грозовое небо. Почувствовался запах дыма, и Эмму на мгновение охватил ужас: ей показалось, что в коттедже, где она заточена, словно героиня романа ужасов, попавшая во власть садиста, начался пожар.
Но тут до нее снова донеслись голоса. На этот раз Эмма не сомневалась: это были детские звонкие голоса. Она прислушалась, и у нее возникло радостное ощущение, что она различает испуганные крики Мегги и Дины. Затем раздались громкие мужские возгласы, встревоженные и негодующие. Но что горело? Мерцающие лучи только освещали комнату. Опасения Эммы, что в коттедже начался пожар, к счастью, оказались ложными. Но что же так полыхает, судя по высоким языкам пламени, не кортлендский ли дом?! Неужели она находится возле старого особняка Кортов, который поджег какой-то негодяй?
Повинуясь безотчетному порыву, Эмма опустилась на колени и отчаянно, словно заклинание, промолвила:
— Мегги и Дина. С вами все будет в порядке. Никто не причинит вреда маленьким девочкам, верьте мне!!
Глава 21
Никто из девочек не мог объяснить, почему они обе испытывали такую пронзительную жалость к пугалу. Оно превратилось для них в несчастного человека — глупого, с поникшей соломенной головой и шнурком на шее, чем-то близкого и доброго. Оно напоминало забавное существо из старой сказки.
Произошло явное недоразумение, и виноват ротозей, напяливший на бедное пугало красное пальто. Ведь папа и дядя Дадли очень рассердились, когда девочки вздумали пощеголять в найденных на чердаке нарядах и одна из них натянула на себя это злосчастное пальто. А теперь из-за нею страдает ни в чем не повинное грустное пугало.
Но папа расспрашивал их не о пальто. Его волновало письмо. Он требовал, чтобы они в точности припомнили, что в нем было сказано; и этого же добивалась от девочек Эмма, когда они ехали в поезде.
Но ни одна из сестер не могла вспомнить все письмо дословно. Мегги утверждала, что оно начиналось со слов «мой драгоценный», но тут же засмеялась, поскольку обращение показалось ей слащавым и вычурным. Дина настаивала, что за словами «мой дорогой» скрывался мужчина, но его имя было нарочно зачеркнуто. Кажется, письмо было без даты, и обе девочки настойчиво уверяли, что под ним не стояла подпись. Создавалось впечатление, что письмо даже не было кончено. Оно скорее напоминало черновик.
И все же оно исчезло. Но какое значение мог иметь сентиментальный лепет какой-то влюбленной неизвестной девицы?
— Папа, — робко обратилась к отцу Мегги, — как ты думаешь, Эмма скоро вернется домой? Она обещала приехать сразу после обеда, а сейчас уже темно.
Но папа был сам не свой. Казалось, он не в силах был произнести ни слова.
— Да, конечно, она вернется. С минуты на минуту, — выдавил с трудом Барнаби.
— Но ты говорил то же самое о маме, а она до сих пор не вернулась.
— Мама в другой стране. А Эмма… — Папа вдруг замолчал, его лицо стало мрачным, как грозовая туча. — Идите лучше к миссис Фейтфул. Она покормит вас ужином и уложит спать. А утром Эмма будет уже с нами.
Мегги схватила его за рукав.
— Поклянись! — черные глаза Мегги пылали. Папа крепко прижал дочь к груди. Потом потрепал по голове Дину и скомандовал:
— Бегите, девчонки, спать. Утро вечера мудренее…
Но папа так и не поклялся. Мегги стало жутко, в горле застрял ком, а глаза оставались сухими. Она не могла плакать.
Мегги почти никогда не плакала. Вместо этого гордая маленькая мисс предпочитала кричать, носиться по дому и не слушаться старших. Ее безумства возмущали миссис Фейтфул и пугали ничтожную трусиху мисс Пиннер. Но сегодня ни вопли, ни беготня близнецов не производили желаемого эффекта. Даже чопорная миссис Фейтфул не обращала на них внимания: она даже не осознавала, что Мегги и во всем подражавшая сестре Дина неприлично себя ведут. Миссис Фейтфул принесла поднос с молоком, хлебом, маслом и джемом и стала разливать молоко, но опрокинула чашку.
— Боже мой, — пробормотала она, но не стала вытирать пол. Мегги увидела, что у старой экономки дрожат руки, будто в доме холодно, а из прически выпали булавки. Ее седые волосы разметались по плечам, сделав миссис Фейтфул похожей на древнюю морщинистую карлицу.
Мегги надоело испытывать терпение пожилой домоправительницы. Она вежливо заметила:
— У вас растрепались волосы, миссис Фейтфул.
Старуха попыталась исправить прическу дрожащей рукой.
— Боже мой, — снова пробормотала она. — Пейте ваше молоко и докажите, что вы хорошие маленькие мальчики.
— Мальчики!! — Близнецы были обескуражены. Уж не повредилась ли в уме старая миссис?
Дина смеялась, склонившись над чашкой.
— Это потому, что мы в джинсах, — сгладила неловкость добрая девочка.
Миссис Фейтфул кивнула и улыбнулась, но ее выцветшие голубые глаза, напоминавшие увядшие гиацинты — их было много в саду Кортов — смотрели куда-то в пространство, не замечая девочек; она словно вглядывалась в темную ночь за окном. Когда девочки поужинали, старуха убрала со стола и понесла на кухню поднос, на котором дребезжали чашки и блюдца.
Мегги мечтала поскорее очутиться в постели и натянуть одеяло до самых бровей. Когда они поднялись наверх и Дина попросила сестру лечь рядом с ней, Мегги на этот раз не упрекнула ее в трусости. Она великодушно разрешила:
— Конечно, ложись, если хочешь.
Когда снизу послышались громкие сердитые голоса — кажется, ссорились мужчины, — Мегги даже обрадовалась, что рядом с ней, свернувшись калачиком, лежит ее сестра. Потом зазвонил телефон, и до девочки, которая вся обратилась в слух, донеслись слова папы:
— Кентербери? Так она ездила в собор, чтобы встретиться с Сильвией? Когда? Так вы думаете, что и сегодня она могла направиться именно туда? Благодарю вас, тетя Деб. Я это проверю. И не беспокойтесь. Да, я обещаю: позвоню, как только что-нибудь прояснится. Нет, разумеется, я не испытываю серьезной тревоги.
Мегги с головой забралась под одеяло, так как не сомневалась: папа говорит неправду; он был очень встревожен. Потому что и Сильвия, и мисс Пиннер ушли и не вернулись; теперь он боялся, что то же самое произойдет с Эммой. Ведь и от мамы давно нет никаких известий.