Неизвестный, который тайком отпер дверь, расставил ей смертельные сети.
Эмма медленно, с огромным напряжением спускалась вниз; измученная женщина находилась в полуобморочном состоянии: у нее болела и кружилась голова, подгибались от слабости ноги, почти не действовала раненая рука.
Каким же надо быть зверем, чтобы, спрятавшись в тени старого экипажа, подстерегать обессиленную жертву…
Наконец Эмма сошла с последней ступеньки и замерла. Ничто не шелохнулось в полной враждебности темноте. Дверной проем, через который проникал голубой луч, манил на свет божий.
Неужели она свободна? Так что же, она оказалась жертвой чьей-то бесчеловечной шутки? А как же тогда туфелька Луизы, валявшаяся под диваном, что означает эта зловещая улика?
К дому вела тропинка, вившаяся меж кустов. Эмма не решилась идти через двор, ибо возле угасающего костра толпились незнакомые люди. Так вот в чем дело: загадочное сияние, озарившее сумрачную каморку над конюшней, было всего лишь отблеском костра, который, видимо, разожгли забавы ради.
На фоне мирного обыденного течения жизни кошмар минувшей ночи представлялся каким-то театром абсурда. Эмма, боясь, что незнакомые люди увидят ее в таком плачевном состоянии, хотела незаметно проникнуть в дом, скорее найти Барнаби и рассказать ему о важной улике, которая могла послужить ключом к тайне исчезновения бедной Луизы. Когда же она примет теплую ванну, выпьет горячего чаю — тогда поверит, что избавилась от ночного кошмара, который мог стоить ей жизни…
Поверит ли Барнаби, когда она расскажет ему о своих немыслимых приключениях? Но у нее есть убедительные доказательства: глубокий порез на руке, внушительный синяк на виске и следы веревки на запястьях. Барнаби просто будет вынужден поверить жене, и тогда он приложит все усилия, чтобы расследовать преступление неизвестного пока маньяка.
Эмма уже видела крупные заголовки на первых полосах газет: «Дело об исчезновении женщин». В основном хорошеньких, или, как говорят в Кортландсе, красоток. Жозефина, Сильвия, Луиза, Эмма… Но ей чудом удалось спастись.
А еще неопознанные останки юной незнакомки, отрытые в поле…
Дорога от конюшни до дома показалась Эмме бесконечно длинной и тяжелой. Она увидела у главного входа в особняк Кортов несколько машин, но людей рядом с ними не было. Ей удалось незаметно проскользнуть по гравиевой дорожке и, словно призрак, явившийся из небытия, возникнуть в холле.
Не сделав ни шагу, Эмма замерла, не веря своим глазам. На полу стояла клетка для птиц, в которой красовался изумрудно-зеленый попугай с красным клювом, висевший вниз головой.
Эмма протерла глаза, опасаясь, что у нее начались галлюцинации. Но птица оказалась живой и весьма общительной: стоило Эмме просунуть в клетку палец, как попугай, изогнувшись, попытался дотянуться до него клювом. В воздухе был разлит тонкий запах дорогих французских духов, на спинке стула накинута меховая шубка. Из гостиной донеслось легкое позвякивание — видимо, браслетов? — затем послышалось кокетливое сопрано:
— Дорогой, у меня и в мыслях не было преподносить тебе сюрприз, заявляясь в дом среди ночи. Такие забавы не в моем вкусе. Но ты не ответил на телефонный звонок, и я разволновалась. А когда я приехала в Кортландс, то увидела, что здесь бродит целая орава полицейских. Что происходит?
— Слава богу! По крайней мере, хоть ты объявилась! — В голосе Барнаби звучало не только облегчение, но и искренняя радость; Эмма насторожилась.
— Дорогой, не могу тебе передать, как мне жаль, что я не сумела забрать детей на каникулы. Но мы заблудились в верховьях Амазонки и бродили по зарослям несколько месяцев. Я не могла даже послать телеграмму. Гарри убеждал, чтобы я не тревожилась, но в дебрях Южной Америки было так неуютно, что я не могла думать ни о чем, кроме назойливых москитов, ядовитых змей и прочей мерзости. Барнаби, ты меня совсем не слушаешь. Ты не рад меня видеть? Что здесь, черт возьми, случилось?
— Эмма пропала.
— Прости, но я не знаю, кто такая Эмма. Если она молода и привлекательна, тебе следовало бы поискать ее в той убогой дыре, куда заманил меня один из твоих братьев. Бр-р-р. Такое любовное гнездышко не по мне. Кажется, там когда-то застукали твою мать: она предавалась любви с грумом. Какая неразборчивость!
— Мать?! — изумился Руперт и залился смехом. — Узнаю Жозефину: она не упустит возможности возвести напраслину на добродетельную женщину.
— Где это место? — вскинулся Барнаби.
Эмма медленно вошла в комнату. По вытянувшимся лицам мужчин она поняла, что отвратительно выглядит — так же, как и чувствует себя.
— В этой конуре точно жил грум, — заметила Эмма, словно давно принимала участие в разговоре. — Он спал на диване и любовался красной скатертью с кисточками. Только одна вещица оказалась лишней. Женская туфелька. Боюсь, она принадлежала не твоей матери.
И снова ей почудилось, что она грезит. Ее сознание как бы раздвоилось. Она не сомневалась, что находится в Кортландсе, об этом неопровержимо говорили батальные сцены на стенах и высокомерный нос мраморного прадедушки Корта, выглядывавший из-за двери. Она ощущала пристальные взгляды троих потрясенных мужчин: Барнаби, Руперта и Дадли, и бесстрастный взгляд стройной брюнетки, Жозефины, которая, к счастью, жива и невредима. Даже если Барнаби все еще любит свою первую жену, Эмма не желала этой женщине того, что она, к своему стыду, подозревала. Но все по-прежнему казалось грезой. Даже когда Барнаби, отчаянно воскликнув «Эмма!», кинулся к ней и заключил в объятия, Эмме не верилось, что подобное чудо происходит наяву. Она так мечтала о встрече с мужем, что продолжала сомневаться, не сон ли это?
— Ну и помучили же вы нас, прекрасная леди! Мы почти решили, что вас нет в живых, — признался Руперт. Голос политика выражал искреннюю сердечность, что было редчайшим исключением. — Сегодня день возвращения скитальцев, не иначе. К старому греховоднику Барнаби вернулись сразу две жены, а мы с Дадли…
Барнаби прервал красноречивого брата.
— Эмма, ты способна рассказать, что же произошло?
— Это несправедливо, — не могла смириться Жозефина. — Я скиталась около двух лет, а она, кажется, отсутствовала всего несколько часов. Но я сама расскажу; что произошло с новоявленной знакомой Барнаби. Один из вас, мальчики, заманил ее в любовное гнездышко, а когда она отказалась разделить с ним эту игру, запер ее. Уж я-то знаю. Однажды ты попытался сделать это со мной, не так ли? — Ее блестящие черные глаза обратились к…
— Смотрите! — закричал Барнаби. — Остановите его!
Но было слишком поздно. Грузный неповоротливый Дадли выбежал из комнаты со скоростью оленя и спустя мгновение был уже в холле.
— Шлюхи! — орал он, дрожа от ненависти и ужаса разоблачения.
— Дадли?! — прошептала Эмма. — Не может быть!
— Дадли! — донесся другой голос, высокий, скрипучий и преисполненный отчаяния. Этот вопль заставил Дадли остановиться. Руперт, опомнившись, бросился к нему. Дадли, ища пути к отступлению, кинулся к лестнице, но поскользнулся на полированном паркете. Чтобы не упасть, он ухватился за мраморный тяжелый бюст прадедушки Корта. Сиятельный пращур медленно опрокинулся и придавил Дадли всем своим непомерным весом.
Последнее, что запомнила Эмма, — это пронзительный крик изумрудного попугая из Южной Америки. Тьма объяла ее: Эмма была в глубоком обмороке.
* * *
— Конечно, мне пришлось выдержать настоящий бой на таможне, — ворковала Жозефина. — Но я сказала им, что этот красавец — подарок моим дочерям-близняшкам на день рождения, и если они задержат попугая (карантин и все такое), то им самим придется кормить привередливое существо. Ну и вот, когда я пообещала, что не подпущу его и близко к домашним птицам… кажется, я вас утомила? Но ведь вы не хотите, чтобы я сошла с ума? Непритязательная легкая беседа помогает мне сохранять душевное здоровье. В этом смысле Мегги вся в меня. Ах, Барнаби, посмотри, Эмма, кажется, приходит в сознание! Кто она такая, кстати?