И вот, сделав один неверный шаг, она сама разрушила хрупкое основание, на котором зиждилось их взаимное доверие.
Ах, если бы они, вернувшись домой, увидели чудом появившуюся Жозефину: с птицей колибри в клетке или с маленькой обезьянкой, со сверкающими драгоценностями на руках, в экзотическом, украшенном перьями заморских птиц тюрбане на голове. Смуглую красавицу, окруженную волшебной аурой утонченности, элегантности, нечаянной радости. Встретили живую, здоровую, невредимую и грешную Жозефину — родную мать очаровательных близнецов.
Они были одни в купе. Мегги и Дина сидели напротив Эммы. Дина дремала. Ее голова то и дело склонялась на хрупкое плечико сестры, но капризная Мегги упрямо отталкивала Дину. Сама же Мегги смотрела прямо перед собой широко раскрытыми, немигающими глазами — глазами маленького василиска.
Монотонный стук колес погрузил в дрему даже саму Эмму. Взгляд Мегги сквозь поверхностный сон превратился в ее затуманенном сознании в изумленный взор миссис Пич, которая не могла взять в толк, почему Луиза Пиннер не возвращается домой, к своей собачке… А вот перед ней добрый, но отстраненный взгляд мистера Квантрила, утверждавшего, что полиция обязана выполнять свой долг и разрабатывать любую версию, какой бы нелепой она ни показалась на первый взгляд… Потом из сонного облака появился исполненный разочарования и ненависти взгляд Дадли… Холод голубых глаз Барнаби, который вдруг обернулся трепетной нежностью…
Барнаби? Он так же полон неожиданностей и тайн, как и Жозефина, такой же самоупоенный, но завораживающе-принуждающий, заставляющий любить себя…
Люби его, но не доверяй ему… Люби его… доверяй ему… люби его… Я слишком сильно вас люблю и потому вас покидаю… и потому вас покидаю…
Нет, там было не так. Эмма окончательно стряхнула с себя дремоту. Там говорилось: «Я так сильно люблю тебя, что мне остается одно — уйти с твоей дороги».
Но раз эта фраза не из письма Луизы, ее произнес — или написал — кто-то другой. «Я слишком сильно вас люблю и потому вас покидаю».
Эмма хорошо запомнила эту фразу. Где она читала или слышала ее? В памяти зазвучали детские голоса, поющие: «Я слишком сильно вас люблю…» И тут она вспомнила: Мегги и Дина напевали этот куплет, когда были в ванной. Но где они раскопали злосчастную фразу, так похожую на слова признания из мелодраматической записки Луизы? Тот же смысл, такой же слащавый стиль…
— Мегги! — изнывала от нетерпения узнать правду Эмма. — Где ты услышала фразу, которую вы с Диной однажды напевали? «Я слишком сильно вас люблю и потому вас покидаю»? Вы повторяли ее много раз.
Мегги ожгла ее все тем же коварным взглядом василиска.
— Никогда не слышала ничего похожего.
— Но ты несколько раз повторила именно эти слова. Словно ты их где-то вычитала. Или слышала, как кто-то их произнес. Подумай, пожалуйста. Эго очень важно. Ты не могла сама их сочинить. Вспомни: ты повторяла их очень часто.
— Я не стала бы и запоминать такую слезливую чепуху, — скорчила брезгливую гримасу Мегги. — И Дина не стала бы, — убежденно заявила она, плотно сжав губы и опустив глаза.
Дина уже спала.
Барнаби ждал их на платформе. Он помог полусонным, едва стоящим на ногах девочкам сесть в машину и, взглянув Эмме в лицо, спросил:
— Что-то случилось?
— Даже не знаю. Все шло хорошо, но, когда тетя Деб предложила девочкам погостить у нее, этот радушный жест почему-то задел самолюбие близнецов. Ничего страшного. Мы и так проведи в городе слишком много времени.
— Да-а, — задумчиво произнес Барнаби. — Это так.
Больше муж не сказал ни слова. Он нежно взял ее за локоть, и, как всегда, его прикосновение свершило чудо: Эмму охватило упоительное ощущение окрыляющего счастья; ей мечталось, чтобы это мгновение волшебства длилось вечно…
Они ехали молча в прохладной, влажной ночи; дождевые капли блестели на лобовом стекле, свет фар выхватывал из темноты умиротворяющие картинки неброского сельского пейзажа.
Эмма спросила:
— Что нового?
— Ничего.
Эмма сразу поняла, что полицейские больше не появлялись. Подробности образа жизни красавицы Жозефины, которые сообщил Барнаби сотрудникам Скотленд-ярда, ни на йоту не продвинули следствие. Судьба блистательной миссис Корт никоим образом не пересекалась с трагедией, произошедшей два года назад. Страшная находка Вилли так и осталась тайной. Полуистлевший скелет когда-то юной девушки так и не обрел имени, оставшись лишь ночным кошмаром. «Я слишком сильно вас люблю и потому вас покидаю…» Но в какое путешествие отправилось это несчастное создание? В тот «сон одинокий, нескончаемый и беспробудный…»?
* * *
Миссис Фейтфул ждала их с подогретыми напитками. Она причитала над Мегги и Диной, ворчала, что поездка в Лондон оказалась непосильно утомительной для маленьких детей, и, к великому удивлению Эммы, сама вызвалась уловить их спать. Экономка исполнилась не свойственной ей материнской заботой и походила на взъерошенную маленькую наседку, хлопочущую над своими цыплятами. Возможно, такой она и была, когда нянчила братьев Корт, особенно Дадли. Миссис Фейтфул в этот вечер тронула Эмму: она была признательна почтенной леди за теплый прием.
Эмма с наслаждением пила горячее какао и посмеивалась над Барнаби, который морщился над своей чашкой.
— Не капризничай, дорогой, это полезно, — она говорила с мужем, точно с малым ребенком. — Как прошел день? Удачно?
— Наоборот. Время прошло впустую.
— А у меня нет. Я навестила домовладелицу Луизы.
Дадли, который сгорбившись молча сидел перед камином, вскинулся, словно его лизнуло пламя.
— И что же? — выдавил он.
— Как ни странно, ничего. Луиза так и не вернулась домой.
— Она могла поехать куда-нибудь еще, не обязательно на Фулхем-роуд, — заметил Барнаби.
— Предположим. Но все-таки странно, что она сразу же не бросилась домой. Ты же знаешь, что там ее драгоценная собачка. Миссис Пич тоже находит поведение Луизы более чем странным. — После некоторого колебания Эмма продолжила: — Миссис Пич считает, что мы обязаны заявить в полицию об исчезновении гувернантки. Пожалуй, я с ней согласна.
— Может быть, ты считаешь, что мы должны показать им и это письмо в стиле викторианского романа? — рассердился Барнаби.
— И его в том числе.
— Ну, воля твоя. — Барнаби задумался. — С тех пор как Вилли нашел эти зловещие останки, нас преследуют одни неприятности.
— Чистая правда, — вторил Руперт. — Ее мы приплетем к отрытому в Кортландских владениях скелету еще и Луизу, что подумает о наше семействе моя невеста Джин — или, это еще важнее, как после всех криминальных событий отнесется к нам ее чванливый старик?
— А ты что скажешь, Дадли? — Барнаби взглянул на брата.
Измученный Дадли прикрыл глаза рукой.
— Что касается меня, то я больше не хочу ее видеть. Но если девушка попала в беду — один бог знает, в какую и почему, — я полагаю, это наш долг… — Он скорбно улыбнулся, его пухлые щеки побледнели, глаза, покрасневшие от бессонницы, тревожно бегали. — Боюсь, что вел себя неподобающим мужчине образом. Это следствие испытанного мною шока. Я никогда не был светским человеком, а теперь мне кажется, что дикарь, избегающий людей. Ты, должно быт презираешь меня, Эмма.
— Ничего подобного, — мягко возрази Эмма.
— Нет? Спасибо тебе за это, моя дорогая. Ты говорила о полиции? Может быть, подождем с обращением к стражам порядка до утра?
— Резонно, — согласился Барнаби. — Не подвергаться же ночью допросу, который будет проводить сержант Ищейка. Я уже сыт по горло беседами с этими господами.
* * *
Эмма собиралась принять успокаивающую горячую ванну, а затем — снотворное. Иначе она всю ночь будет думать о визите полицейских, которые попытаются отыскать несуществующую связь между исчезновением Луизы и найденным в поле скелетом, о немых страданиях Дадли; о воскресшей неприязни детей; о беспечности Барнаби, за которой скрывалось нечто весьма серьезное, о чем он не желал говорить…