Как из-под земли вырос дядя Дадли в своем неизменном твидовом костюме, сдвинутой на затылок фетровой шляпе и высоких сапогах. Он выглядел не столь обреченно, как за обедом: дядюшка заметно повеселел.
— Послушайте, девчонки, как вам понравится идея разжечь большой костер? — спросил он, показывая на кучу слежавшейся соломы, деревянных и картонных коробок и прочей рухляди, сваленных во дворе.
Мегги захлопала в ладоши от радости.
— Вилли сооружает этот костер с самого утра. — Дядя Дадли заметно гордился затеей слуги.
Дядя Руперт, подъехавший на своей машине, спросил:
— Вы решили жечь костер? Отличная мысль, скажу я вам. Но не разжигайте его до темноты в последний момент не забудьте плеснуть бензина, — полыхнет так, что фейерверк будет виден во всей окрестности.
Мегги, в восторге от предстоящего зрелища, начала приплясывать:
— У нас будет большой костер! Дина, давай поможем его развести!
Глава 18
Оказывается, ночь не всегда бывает черной. Иногда она становится красной, горячей волной заливая глаза, и требуются адские усилия, чтобы поднять тяжелые, как гири, веки.
Эмме наконец удалось это сделать, но поначалу комната плыла и кружилась перед ней. Пленница обнаружила, что лежит на старомодном диване, обтянутом потертым красным плюшем. Эмму поместили в маленькой полутемной Комнате с низким потолком. Она никогда здесь не была.
Когда память начала возвращаться к ней, Эмма догадалась, что ее притащил сюда похититель, пока она находилась в бессознательном состоянии. Эмма была уверена, что эта комната, расплывающаяся у нее перед глазами красным пятном, расположена не в кортландском особняке. Она заточена в незнакомом доме, возможно — коттедже, о чем явствуют низкие потолки и маленькое темное оконце. Может быть, это чердачное помещение коттеджа. Но где находится этот чертов коттедж? В скольких милях от Кортландса? Осторожно присев, Эмма помедлила, пока у нее перестанет кружиться голова, и стала внимательно осматривать свою «камеру».
Вот круглый стол, покрытый красной скатертью с кисточками, он стоит посередине комнаты. На нем поднос с пустой на три четверти бутылкой бренди, стакан и кружка с водой. Рядом с подносом два листа почтовой бумаги, один исписанный, другой чистый, чернильница и ручка.
Кажется, в ее тюрьме нет электрического освещения, а маленькое оконце, сплошь заросшее густым плющом, пропускает только тусклый зеленый свет, погружающий каморку в полумрак. Эмме пришлось поднести записку к окну, чтобы прочитать ее.
Сверху было начертано: «Пожалуйста, перепишите нижеследующее письмо своим почерком».
Письмо было адресовано Барнаби. Оно гласило:
Дорогой Барнаби,
К сожалению, я больше не могу жить в браке, потерпевшем столь сокрушительное фиаско. Для меня очевидно, что ты все еще любишь Жозефину, а что касается двух других женщин, Сильвии и Луизу, то я не знаю, что и думать. Я люблю слишком сильно, чтобы выносить все это, поэтому я ухожу. Не пытайся связаться со мной.
Твоя несчастная Эмма
Содержание письма было настолько абсурдным, что Эмме хотелось рассмеяться, если бы она не испытывала боли, страха и полного неведения.
Ее одежда еще не высохла после «прогулки» под дождем; Эмму знобило не только от холода, до и от страшных предчувствий. Не постигла ли ее трагическая судьба обитательниц Кортландса? Ведь в поместье Кортов дважды оставляли загадочные мелодраматические письма, и никто не мог объяснить их смысла. А те, кто их сочинял, исчезали бесследно.
Правда, Луиза оставила свое душещипательное послание всего два дня назад. Эмме казалось, что гувернантка пропала навсегда.
Неужели Луизу тоже сначала заперли в этой маленькой, темной, располагающей к боязни закрытого пространства конуре, которая, возможно, находится где-то в Кенте, неподалеку от Кортландса? Эмма так решила, потому что ее одежда оставалась все еще влажной.
А что, если она не заперта, а всего лишь поддалась разыгравшемуся воображению?
Эмма бросилась к выходу и попыталась повернуть дверную ручку. Безуспешно. Маленькое, заросшее плющом оконце тоже было наглухо закрыто. Эмма пододвинула стул, встала на него, намереваясь отворить окошко.
Но крепкая рама не сдвинулась с места. Эмма не сумела даже разглядеть сквозь плющ, куда выходит окно: на дорогу, в поле или в сад.
Может быть, ее тюремщик сторожит внизу и явится сюда, если она поднимет шум? Эмма начала стучать в дверь, звать на помощь — но царила мертвая тишина. Тогда она стала колотить по полу колченогим стулом, не найдя в конуре более подходящего предмета.
Когда она переставала шуметь, ей казалось, что обманчивая тишина становится оглушительной, невыносимой. За окном защебетала укрывшаяся в плюще какая-то пичуга. Взглянув на часы, Эмма удивилась: только что миновал поддень, а в комнате были сумерки.
Эмма снова принялась стучать и звать на помощь. Видимо, от напряжения у нее заболела голова, да так сильно, что она едва не потеряла сознание. Налив в стакан изрядную дозу бренди, Эмма выпила его до дна. Постепенно ее возбуждение спало.
Она собрала всю оставшуюся волю, чтобы понять: что же произошло? Положение абсурдное, но оно неминуемо должно чем-то разрешиться. Не могут же ее держать здесь в роли пленницы или заложницы бесконечно. Зачем? В ее заточении не было никакого смысла. Дети скажут Барнаби, что она обещала вернуться после обеда. Если она не появится, ее муж немедленно обратится в полицию. Он не будет колебаться, как это было в случае с Луизой или Сильвией. Существует огромная разница между тем, когда сбегают гувернантки и когда нежданно-негаданно исчезает любимая жена. Особенно если для побега нет никаких причин. И не будет! Потому что она не станет переписывать эту мерзкую ложь, сочиненную преступником, питающим, как и многие садисты, слабость к мелодраме: «Я слишком сильно вас люблю и потому вас покидаю. Я так сильно люблю тебя, что мне остается только одно — уйти с твоей дороги… Я люблю тебя слишком сильно, чтобы выносить все это, потому я ухожу…»
Ухожу, ухожу, ухожу… Вот рефрен этих продольных посланий. Записки сочинены кем-то по одному шаблону. Они предназначены жертвам обреченным только с одной целью: их исчезновение — подразумевается уход из жизни — должно выглядеть добровольным…
Для жертв?!
Нет! Эмма не станет жертвой маньяка-невидимки. Разозлившись, она стала обдумывать возможное развитие событий, не упуская ни одной мелочи.
Когда Барнаби поймет, что с ней что-то произошло, он сразу же начнет расспрашивать всех домашних. И что же он услышит? Миссис Фейтфул скажет ему о телеграмме — оказавшейся ловушкой, в которую она с досадной легкостью угодила — Ангелина уточнит, что миссис Корт воспользовалась задней дверью и направилась через поле к автобусной остановке. Они — Барнаби и полицейские — пойдут той же дорогой и обнаружат на влажной почве следы борьбы и отпечатки шин автомобиля…
Но земля вокруг злосчастной могилы была испещрена следами. Сумеют ли они отличить свежие следы от прочих?
А вот другая нерешенная задача: принадлежал ли найденный в земле скелет девушке, которая написала первую прощальную записку: «Я слишком сильно вас люблю и потому вас покидаю»? С чего начиналась это предсмертное послание? Дрогой? Мой единственный? Мой милый?
И кто был этим милым? Барнаби? Сухаря Руперта трудно представить себе в этом романтическом образе, еще труднее — Дадли, полного комплексов, типичного холостяка, робкого, лишенного темперамента. Такой увалень вряд ли способен вызвать страстное чувство.
Сильвия. Хорошенькая блондинка, которая, если верить детям, была чем-то напугана. Где она теперь? Почему не пришла на свидание в кафедральный собор? Может быть, полученная сегодня телеграмма была не от Сильвии, а от человека, расставившего западню ей, жене Барнаби?
Нет, нет, опомнилась Эмма, сжимая пальцами виски. Девушка, чей скелет был найден в поле, не могла оказаться Сильвией, поскольку гувернантка исчезла всего три месяца назад, а специалисты-эксперты утверждают, что погибшая пролежала в земле не менее двух лет…