– Не смотри на них нагло, – вполголоса увещевал Лиску скиталец. – Дружинники любого, кто им не понравится, выйдут и схватят: сверху улицы видно. До войны Таврита совсем другою была, здесь сыто жили и быки ревели из каждого дома, ведь ютились прямо с людьми, в одних избах. Крупное стадо грелось в общинных стойлах, но везде им было почтение. Никто не смел причинить тельцам зло, или ударить за зря. Лишь в особые дни забивали на мясо, и сама эта бойня была словно священное таинство. По вере языческой животное после смерти в Ирий уходит – там его дух возрождения ждёт и на землю опять возвращается в облике зверя. Потому жестокость к быкам нельзя учинять. При жизни к ним отношенье особое, а смерть даётся легкая, быстрая. В Таврите Велеса чтят, а этот бог, по преданию, сам от коровы рождён. И праздники Тура в первые весенние дни в городище устраивали, со славлениями выводили всё стадо из стоил. Если первым под весеннее солнце выйдет рыжий бык или белый – значит Зима будет тёплой. Если чёрный или пёстрый – значит лютые холода. Я на одном таком празднике был, года два назад, уже после войны…
– И как? – спросила девчонка.
– Волхв надрывался, народ призывал славить день добрый, а сам из Китежа прибыл, и люди на него глядели как на чужого приблуду. А когда стойло возле идола отворили, на свет вышла одна коровёнка худая, и не поймёшь какой масти. На людей глаза подняла, а ноги её еле держат. По толпе тавритов вздох прокатился, у людей слёзы на лицах, обида и злость. После таких вот «Туриц» бунты в общине и вспыхивают. Так что будь осторожна…
– Ладно тебе, дедушка, – ответила Лиска. – Сейчас домик средненький выберем и пойдём там «мен» свой устраивать.
Она огляделась по сторонам. Прежде Таврита строилась из крупных бревенчатых срубов, небольшие окна которых вздымались метрах в двух над землёй, а в глубоких погребах хранилось мясо, коего в прежние времена хватало в избытке. Но после войны быков почти не осталось. Улицы теперь полнились низкими, вросшими в землю избёнками. Молодые семьи жили впроголодь и не видели в погребах смысла.
– А почему нужен средний дом? Может лучше какой-нибудь побогаче? – хотел понять замысел Лиски скиталец.
– Сразу видно, ты с людьми в домах не жил, – поддела девчонка. – В бедненьком Тепле ничего не возьмёшь, там одна надежда у родителей – сын крепкий или красавица дочка на выданье. А в богатом доме тебя обманут легко: могут с охраной дружить, или даже с самим городничим якшаться. Ты к богачам с тёмненьким дельцем на голубом глазу не подкатишь, они тебя в яму посадят. А в средненьких домах... – Лиска загадочно улыбнулась. – В средненьких домах такие люди живут, кто больше всех хочет. Они к добру руки тянут и за место своё в городище ещё не боятся.
Олег оглядел Лиску с головы до самых пят:
– Ты у таких людей что ли зимуешь?
– А у бедных может дровишек на Зиму не хватить, – ответила ему сирота очень серьезно. – А я не дура, умирать вместе с нищей семьёй у холодной печи.
Она долго водила скитальца по улицам, выбирая подходящую избу. Олег же прислушивался к городской тишине. В Тавриту он захаживал, но не часто – нечего было тут делать. За слова в общине не давали и крошки, а работы наёмника так вообще не представится. Разве что сборщиком серебра – ясаком, но такое занятие Олегу было не по душе, да и чужих туда вряд ли брали. С каждым годом в Тарвите становилось всё тише – нигде не слышалось мычанья быков.
Прежде, с началом весны, когда из-под снега поднимались первые травы, скотоводы выходили на заготовки кормов. Тавриты тратили на работу почти что всё лето и не было в те времена занятия важнее. Но сейчас поля зарастали бурьяном, а над Тавритой стояла такая тишь, что только треск насекомых радовался жаркому дню.
– Совсем обеднели… – обронил Олег себе под нос невесело.
Но Лиска и не слышала этого, она увлечённо искала свой «подходящий» дом средь избушек на улице. Наконец девчонка смело постучала в большую избу, построенную по-старому – с высокими окнами.
– Если женщина – матушка, если мужичок – батюшка, если старушка – бабушка, если старичок –дедушка, – быстро шептала она, сжимая лямку сумочки с серебром на плече.
– А если ребёнок?
– Шпынь подкраватная! Терпеть детей не могу! – хихикнула Лиска. Дверь перед ней тот же час отворилась. На пороге стоял хмурый мужик, заросший бородищей и длинными волосами. Грубая рубаха, сшитая из лоскутов, была разорвана на нём до груди. Из душного помещения пахнуло кислым запахом браги.