И всё же совсем ничего не знать о родных было ещё тяжелее. Потому вопросы скитальца сыпались на охотника один за другим. Когда разговор был окончен, Безымянный коротко попрощался и повернулся, чтобы уйти, но скиталец неожиданно спросил ещё об одном:
– Что задумала Влада? Она собирает Навьи племена воедино? Чего она хочет?
Оглянувшись через плечо, подземник рассмеялся в ответ:
– Чего хочет Старшая, говоришь? Внутри неё месть, о которой ты рассказал рыжей девице. Солнце затмит чёрный дым и по души людей явится Волк. Угадай, кто первым падёт под натиском нашей силы?
Олег промолчал, стоя под ливнем. Навь может помнить обиды годами и долго ждать своего часа для мести, вовек обидчика не простит, а когда доберётся до него – пытать будет страшно.
*************
Когда под капотом угрожающе застучало, Арсений начал выбирать место для остановки. Трасса утонула в лесу, но до Обледенения здесь не было ни единого дерева, и шофёр не удивился, когда увидел возле обочины полуразрушенный дом. Одноэтажное кафе из потемневшего пластика и гнилого утеплителя вмялось внутрь чащобы. Над маленьким залом навис кусок сгорбленной крыши. Мебель давно вынесли сборщики хлама, так что внутри остались только пыльная стойка, обломки пластмассовых стульев и расколотые крышки столов.
Лиска выбралась из пропахшей новогептилом машины, вдохнула чистый воздух дождя и побрела в мёртвый дом. Она устроилась среди запустения на плесневелой седушке от кресла. Обняв свои озябшие плечи, воровка смотрела, как с обломков крыши стекает вода. Скиталец ушёл проститься с охотником в лес и до слуха девчонки долетали обрывки от их разговора. Лиске полагалось быть там, ловить каждое слово, хорошенько прислушиваться, но ей было уже всё равно – она больше так не могла. Со смертью ребёнка, кто отдала жизнь ради мести, в душе у воровки что-то перевернулось. Привычные слова, которые всегда успокаивали, пустым шелестом слетали с губ:
– Всё хорошо у меня, хорошо, у меня всё хорошо…
– Правда хорошо? – голос скитальца заставил девушку вздрогнуть. Олег стоял на поросшем густым мхом пороге. Лиска хотела ему улыбнуться – легко, без тяжёлой мысли за сердцем, и не смогла. Быстро отвернувшись, Лиска отвела взгляд:
– Нет, дедушка, враньё всё это. Ничего у меня не хорошо. Вру я тебе, снова вру…
Олег подошёл и сел по соседству на тёмную груду обломков:
– Дурочка, ты ведь не мне врёшь, а себе – я сразу понял. Во всяком горе мне довелось разбираться. Мы ведь с тобой прошли через Западные Города – самые обжитые общины во всём Крае, и много ты видела счастья? Может в Чуди, где охотники боятся не столько диких зверей, сколько бандитов? Или в Таврите, где нищенствуют после войны? Дом? Хорошо живут домовые, но не по сердцу им каждого встречного-поперечного на Большой Мен пускать, каждый год к ним в общину кто-нибудь новые проблемы привозит – от больших денег и беды большие, да и с Берегиней они, в конце концов, доиграются. И Крода…
Олег пнул осколок разбитой чашки, что когда-то согревала людей долгими вечерами. Гарь и смог чёрных земель крепко забились в память скитальца. До последнего своего дня он не забудет того, что случилось у колдунов.
– А ещё, я видел горе тех, кто в нём никогда не сознается. За злостью и пустыми улыбками они прячут глубокие раны. Такое горе разглядеть проще всего, потому что сам врёшь другим, врёшь себе, построил из обмана свой мир, свои стены, и всё из-за того, что однажды тебя ударили и отняли всё, чем дорога тебе жизнь, и больше ты никому никогда не доверишься.
Лиска молча уткнулась лбом в поджатые коленки и слушала скитальца. Когда он замолчал, она не хотела говорить, но затем нерешительно, словно опасаясь сказать что-то лишнее, прошептала:
– Хочешь знать, чего я боюсь? Правду, не выдумку?.. Когда бабушка умерла, я… я её простынёй накрыла и на одеяле через порог в сени вытащила. С покойницей в одном доме жить очень страшно. Ещё неделю морозы стояли и каждую ночь мне казалось, что в сенях кто-то ходит – тихо так, как бабушка всегда по дому ходила – не спеша, шаг за шагом, шаг за шагом...
Из серых Лискиных глаз закапали слёзы. Она будто снова оказалась в том холодном Тепле, когда нечем было растопить печь – в мёртвом, стылом, замирающем страхе:
– А когда я решилась сени открыть, её там не было, веришь? Вокруг только клочки шерсти, двери распахнуты и тёмные пятна на деревянном полу. Дверь я наружную не закрыла, зверье к нам забралось, вот что случилось, скиталец...