– Вы делаете поразительные успехи, граф, – промурлыкал он. – Как вы додумались прихватить с собой камни? Как догадались, что Элиана – чародейка?
– Сам не знаю, – сознался Торн, пожимая плечами.
– Наконец-то в наших землях появился хозяин, – удовлетворенно заметил кот. – Между прочим, ни один из ваших предшественников не владел мечом, подобным «Примирителю». Даже Берт Ад’Берт с трудом уговорил гномов сковать для него волшебный клинок, но заклятия на него накладывал сам. Это не пошло на пользу оружию. Вот «Примиритель» – подлинный меч власти, а Фона – лучший из кузнецов. Вам есть, чем гордиться, граф!
Немного подождав, кот покинул оружейную залу. Ему наскучило наблюдать за боевыми упражнениями рыцаря.
Зима миновала. Как-то весной Торн наткнулся в одной из комнат замка на старинную арфу. Он проверил натяжение струн, настроил инструмент, вспоминая время, когда его, юного оруженосца, учили музицировать. С изумлением он обнаружил, что помнит несколько баллад, которыми услаждал молодых служанок на кухне своего родового замка, за что получил заслуженную награду одной смазливой девицы и выволочку строгого отца.
Щемящие воспоминания нахлынули на графа, который, прихватив арфу, направился на стену замка. Теплый ветерок и ласковое весеннее солнце только усилили ощущение печальной грусти по минувшей юности, рыцарским забавам и шалостям с молоденькими крестьянками. Торн задумался. Он уже давно привык обходиться без человеческого общества. Книги замковой библиотеки стали его страстью и сделались подлинным смыслом его жизни. По мнению кота, граф успешно справлялся со своими обязанностями. Его власть признали все жители огромного графства. Он принимал депутации и разрешал споры. Но делал все это он только из чувства долга, испытывая радость лишь тогда, когда уединялся в библиотеке или лаборатории. Рыцарь овладел магическим искусством, мог творить заклинания редкой сложности, однако и это свидетельствовало, главным образом, о результатах его общения с книгами. Он гордился успехами в магическом искусстве, но очень редко применял свою силу.
Торн провел пальцами по струнам. Инструмент отозвался чистым, глубоким звучанием. Память рыцаря подсказала ему слова немудреной, старинной баллады, щемящий напев которой разбил не одно девичье сердце. Постепенно руки исполнителя обрели былую уверенность. Тогда из-под его пальцев полилась та самая мелодия, которая разбередила почти забытые воспоминания. Граф откашлялся и запел:
У девушки синими были глаза,
Но рыцарь ее не любил…
Бедняжка не раз засыпала в слезах,
А он ее облик забыл.
Он тешился славой, любил звон мечей,
Но холод сковал его дом….
Он множество мертвых, безмолвных ночей
Провел в этом доме пустом.
А девушка песни слагала ему,
Он их никогда не слыхал,
И верность хранила ему одному,
Об этом он тоже не знал.
Сражался тот рыцарь, себя не щадя,
И ран не считал он своих…
А боли все чаще в преддверье дождя
Ломали его за двоих.
Однажды он вновь собирался на бой,
Но с лавки не смог уже встать:
Жестокая, вечная, смертная боль
Его уложила в кровать.
Вот ночью глаза приоткрыл он: пред ним
Стоят две старухи и ждут.
Почувствовал рыцарь, сомненьем томим,
Что ждет его праведный суд.
«Всю жизнь убивал ты, – сказала одна, –
Теперь я пришла за тобой.
Всю чашу удачи ты выпил до дна,
Со Смертью ты вступишь ли в бой?»
У рыцаря нет даже сил отвечать,
Хоть дух его так же могуч…
Но кто же вторая старуха? Не мать
Его ли пришла из-за туч?
Вот эта старуха с нелепой клюкой
Встает перед Смертью, дрожа,
«За рыцаря я выступаю на бой,
Срази-ка меня, госпожа!»