— Я не знала, что бы сделать для вас приятного, и подумала, что, возможно, вам очень одиноко, поэтому необязательно учить стих или готовить сценку. Может быть, вам просто не с кем поговорить...— она замолчала, видимо, вспомнив, что он ни с кем не разговаривает, и подумала, что сказала лишнее.
Федору почему-то стало стыдно от этих слов. «И откуда ты только такая взялась?» — с некоторым раздражением подумал он и стал ждать, что будет дальше.
— В общем, я решила просто почитать вам, — уже более решительно продолжила она.
Девушка медленно раскрыла книгу, немного полистала и, отыскав, что хотела, бросила робкий взгляд на Федора. Ситуация настолько заинтриговала его, что он настроился и готов был выслушать все, что бы ни прочитало ему это прелестное создание. Посетительница встретила внимательный взгляд юноши, и ее щеки вновь порозовели. Чтобы скрыть смущение, она напустила на себя деловой вид и с неожиданной серьезностью в голосе начала читать:
«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было — Бог...»
Она читала и читала. Уже с третьей строчки она так увлеклась чтением, что, казалось, не замечала ничего вокруг. Вид лица ее преобразился. На нем появилась какая-то особенная печать вдохновения. В глазах загорелся огонь, в голосе появились интонации, в жестах — уверенность.
Федор был поражен. Восхищению его не было предела. Разве он никогда не читал этих строк? Читал. Разве он не слышал ничего подобного? Нет, не слышал.
Когда он был еще совсем маленьким, эти строки читала ему мама. Когда он подрос, то читал их перед обедом за общим семейным столом. Однако он никогда не читал этого для того, чтобы пережить, и никогда не слушал, чтобы услышать. Оживленные нежным, бархатистым голосом, древние образы возникали в его воображении и жили своей самобытной жизнью: Иоанн, живущий в пустыне, выходит проповедовать при Иордане; рыбаки с Галилейского моря; бедные, богатые, мытари, фарисеи — «праведники»; больные, покалеченные, одержимые... И всюду — ИИСУС. Он появляется в каждой сцене, и Его Имя произносится как-то по-особенному значительно.
Два часа пронеслись как один миг. Девушка перестала читать так же неожиданно, как и начала. Вдруг она посмотрела на часы и удивленно вскрикнула.
— Ой, что же я так долго? Наверное, я слишком утомила вас сегодня? — спросила она и, не ожидая ответа, засуетилась. — Мне надо быть дома не позднее девяти, иначе мои родители будут очень волноваться, — пробормотала она, спешно засовывая книгу в пакет.
Прежде чем скрыться за дверью, она еще раз взглянула на Федора и, встретив его печальную улыбку, блеснула ему в ответ своими безупречно белыми зубами.
В палате вновь воцарилась тишина. Но это была особенная, какая-то благоговейная тишина. Это тишина сердца, которая просыпается, когда вы счастливы. Вы смотрите на первую распускающуюся почку, и эта тишина умиляет вас. Вы слышите нежную песнь соловья, и в тишине своего сердца почему-то плачете. Вы смотрите в ночное небо, а первые пушистые снежинки рождаются в глубокой темноте, опускаются на ваше разгоряченное лицо, и вы понимаете смысл слова «умиротворение».
Федор лежал и мечтательным взором глядел в потолок. О чем он думал? Он не знал этого. В жизни всякого человека бывают времена, когда его голова отдыхает, но сердце продолжает жить своей жизнью, и тогда рождаются стихи, песни, картины...
Его разбудил резкий стук падающей швабры. Он открыл глаза. За окном стоял новый день — яркий и солнечный. Он не помнил, когда заснул, и поэтому не мог определить, сколько времени проспал. На часах уже было начало десятого. Санитарка, которая ежедневно делала влажную уборку в его палате, яростно драила подоконник и мурлыкала себе под нос какую-то замысловатую мелодию.
Он стал вспоминать события вчерашнего вечера, но они так странно переплетались со снами, что Федор было подумал, уж не сон ли это был. Но вот его взгляд остановился на тумбочке, где с вечера осталось лежать яблоко. Сердце его вздрогнуло, когда он подумал, что она придет сегодня его проведать, (в этом он не сомневался), увидит, что он не притронулся к угощению, и это может обидеть ее. Но как же он его съест, если все знают, что он отказывается от еды? Что об этом подумают люди? А может быть, попросить, чтобы яблоко положили в тумбочку? Однако ведь все знают, что он ни с кем не разговаривает. Но она придет, и как он посмотрит ей в глаза? И, в конце концов, не глупо ли быть до такой степени принципиальным, ведь умирать ему почему-то совсем не хочется, во всяком случае, сегодня. Итак, я могу попросить эту санитарку спрятать яблоко в тумбочку. Всего несколько слов, которые не имеют никакого значения.