— Откуда ты знаешь, что жив твой отец? — дерзко ответила девушка.
Федор закрыл глаза. Он вспомнил горячие слезы отца на своей руке, и сердце его как будто сдавило тисками.
— И ты веришь, что Христос сейчас жив и где-то ходит по Земле? — изумленно спросил он.
— Да, — уверенно ответила девушка, — но он не где-то, Он здесь, Он в моем сердце.
«Да, — подумал Федор, — я вижу это».
Эта ночь, ночь с субботы на воскресенье, была самой беспокойной ночью за все время его пребывания в больнице. Он думал, думал, думал... Он засыпал на несколько минут и просыпался вновь. Его мучили воспоминания, а поступки заявляли о себе и разбивали надежды. Федор спорил сам с собой, доказывая, что и для него еще возможно прощение, и тут же воспоминания убеждали юношу в обратном. Он вспоминал, как в детстве его учили молиться, он пытался подражать родителям, но получалось то слишком наивно, то очень сухо. Комок подступил к горлу, и Федор заплакал. Потом он просто лежал и бессмысленно смотрел в потолок. И только под утро ему удалось заснуть спокойным сном. Но когда Федор проснулся, то понял: он покаялся. Он чувствовал то, о чем накануне рассказывала ему Таня. Это было счастье. Много раз в доме своих родителей он слышал разговоры об этом, но никогда и представить себе не мог, насколько прекрасно это чувство.
Он теперь любил все: солнце и тучи, птиц за окном, паука в углу комнаты и санитарку с хмурым лицом, которая яростно натирала подоконник.
К обеду появились родители. После стольких дней пришла мама. Все долго плакали и обнимались. Слов не было. Это было время не для общения, а для посещения. Мама была еще слишком слаба, и отцу пришлось вскоре отвезти ее домой.
Пожаловала и молодежь. В этот раз парни и девушки решили устроить маленькое собрание с пением, стихами и длинной проповедью от руководителя «о терпении». Все это время Федор пролежал, молча улыбаясь, временами погружаясь в свои мысли о Боге или о предстоящей встрече с Таней. Иногда высокопарное словечко проповедника казалось ему менее содержательным, чем искренняя улыбка малообразованной девушки. Иногда рассуждения о терпении из уст крепкого и здорового молодого человека в этой палате звучали почти кощунственно, но Федор мог только удивляться своему необычному благодушию. Но когда молодежь ушла и оставила его одного, спустя некоторое время он начал терять терпение. Напряженно прислушиваясь к шагам в коридоре, Федор постепенно стал думать только о Татьяне. Время шло, но никто не стучал в дверь, и с каждой убегающей минутой утекало и его благодушие. Печаль снова стала запускать свои холодные пальцы в его душу. Лицо больного с каждой минутой становилось все более хмурым.
Ночь пришла, как непрошеная гостья. В коридоре смолкли голоса, за дверью не слышно было шагов... Федор не собирался спать. Ему нужно было дождаться девушку. Его разум понимал, что сегодня уже поздно, она придет завтра, но сердце отказывалось признавать это, и юноша тешил себя надеждой и отчаянно прислушивался, не идет ли кто по коридору.
Но и на следующий день никто не пришел. Напрасно он до боли в голове прислушивался к каждому шороху за дверью и вздрагивал всякий раз, когда входила или выходила медсестра. Федор отказался есть, не мог спать. Он лежал, глядя в потолок, и лелеял в душе надежду на встречу.
Следующий день он провел, как в бреду. Его посещали страшные мысли: «Ей не нужен был я, ей нужно было только мое покаяние. А я — идиот! Как я мог купиться на такое? Конечно, она молода, красива, зачем ей такой, как я? Она заботилась о моей душе! Сколько еще на свете таких людей, которые, заботясь о душах ближних, разрывают потом эти души на части и бросают на попрание судьбе?»
Приходил отец и был очень напуган такой переменой в сыне. Казалось, что больному стало хуже, чем было вначале. Федор лежал и тупо смотрел в белый потолок. Он не обращал ни на кого внимания. Ничто не могло вывести его из такого состояния: ни уговоры, ни слезы, ни обещания. Врач только разводил руками.
— Всякое бывает, — оправдывался он. — Сегодня нам может казаться, что больной пошел на поправку, а завтра какое-то осложнение — и все надежды прахом.
Отец уехал домой расстроенный, но дома вынужден был улыбаться и говорить, что дело идет на поправку. Он не хотел поразить свою жену ужасной новостью, к тому же все равно надеялся на лучшее.
К вечеру в палату Федора кто-то постучал, затем дверь приоткрылась, и в нее юркнул рыжеволосый подросток лет тринадцати. Он быстро подбежал к кровати больного и сунул ему в руку клочок бумаги.
— Это от Таньки, — прошептал он Федору в самое ухо и шмыгнул за дверь.