Через две недели Андрей сидел на скамье подсудимых в ожидании своего приговора. Присяжные возвратились с совещания.
— За отсутствием состава преступления обвинение снимается. Дело 749 объявляется закрытым.
Счастливые жена и дети бросились обнимать вновь обретенного отца семейства. И хотя домой они возвращались теперь на трамвае, семейство думало о веселом и счастливом будущем.
— Ниночка дорогая, это Андрей звонит, — сквозь треск статики она, сонная, с трудом узнала голос мужа. — Извини, что не смог быть вовремя. Братья приехали. Их надо устроить. Я скоро буду. Мы в следующее воскресение непременно сходим в театр. Нин, ты меня слышишь? Ну, скажи что-нибудь...
Женщина устало положила трубку и, печальная, побрела к кровати...
«Есть пути, которые кажутся человеку прямыми; но конец их — путь к смерти» (Пр. 14:12).
Материнская любовь
«Почитай отца твоего и мать, это первая заповедь с обетованием...»
(Еф.6:2).
Один за другим к остановке подходят троллейбусы. Люди толпятся на тротуаре, то и дело нарушая его границы и шумными толпами высыпая на проезжую часть. Всякий раз, когда подходит транспорт, толпа гудит и волнуется. Она опрометью бросается к троллейбусу и в нетерпении замирает у самых его дверей. Кому повезет занять сидячие места? Этот сокровенный вопрос более всего занимает людей и толкает их на отчаянные поступки. Вот двери открываются — и живая волна устремляется в салон. Здесь нет места слабому. Выживает сильнейший.
Немолодой мужичок с седыми висками отчаянно пробивает себе путь к ближайшему сиденью толстой кожаной сумкой. Он пенсионер и давно заслужил себе сидячее место, когда еще при Советах давал в шахте 300 процентов плана. Гневное выражение его давно не бритого лица предупреждает об опасности всякого, кто осмелится встать у него на пути.
Отчаянно разукрашенная девушка пробилась к вожделенным местам и оккупировала сразу два: для себя и своей лучшей подруги. Для них каждое утро начинается с конечной остановки. Впереди трудный студенческий день — нужно экономить силы и нервы.
Подвижная, как малек, рыжая бабушка громко ругается, когда кто-то больно наступает ей на опухшие ноги...
Кто-то дышит кому-то в лицо перегаром...
Густой, навязчивый запах чьих-то духов наполняет душную атмосферу салона...
Кашель...
Смех...
Вот уже нет сидячих мест, и толпа снаружи заметно поредела. Водитель скоро займет свое место, и троллейбус двинется по бесконечному проспекту от остановки к остановке...
Типичная картина типичного города. Вседействие повторяется с завидным постоянством. Меняются только лица и номера подходящих к тротуару троллейбусов.
Однажды и меня угораздило оказаться ранним утром на конечной остановке. Все происходило по заданному сценарию. Подъезжал транспорт, его наполняли люди. Отъезжал один, приближался другой.
Как обычно, я ждал одиннадцатый номер. Мне предстояло получасовое путешествие по одной из центральных улиц Донецка.
Толпа сгущалась. Кто-то начинал терять терпение и громко спрашивал: «Одиннадцатый давно был?» Ему, конечно же, никто не отвечал. Время шло, и с каждой минутой все больше казалось, что наши ожидания вот-вот должны увенчаться успехом. И они действительно оправдались. Очень скоро к тротуару неторопливо подкатил двойной троллейбус. Двери с грохотом раскрылись, и толпа с шумом ринулась в узкие проходы.
В такие напряженные моменты я предпочитаю находиться в стороне от передовой. Шумные баталии за сидячее место просто претят моему христианскому мировоззрению. Мне всегда кажется, что те, кто врываются в транспорт в первых рядах — самые нуждающиеся слои населения, обделенные в других областях общественной жизни. Я стоял в стороне и терпеливо ожидал, когда же наконец спадет напряжение у ближайшего ко мне входа. После того, как первая неистовая волна пассажиров схлынула, настало время загружаться и местной интеллигенции. Кто-то вежливо пропустил вперед молодую даму, а старичок с потертой папкой под мышкой галантно поддерживал под руку женщину, по всей видимости, свою жену.