Всё началось с обычного факультатива по этике и стандартам журналистики. Помимо теоретических заданий мы вели проекты, искали злободневный материал, публиковались в разных изданиях, крупных и не очень. Случалось, что наши статьи вызывали общественный резонанс. Случалось, что мы даже меняли чьи-то судьбы. Так, например, одна моя студентка Лариса Рогова обратила внимание на мальчонку в подземном переходе. Ребёнок лет пяти, грязный, неухоженный, истощённый, просил милостыню.
Мы всей нашей дружной командой с азартом занялись этим делом: выясняли, откуда малыш, кто его родители, в каких условиях живёт и почему вообще сидит в стылом переходе. Нас оттуда гнали, никто из соседей по паперти не хотел ничего говорить, в полиции и органах соцзащиты от нас отмахивались. Однако когда вышла статья о маленьком Никите, которого родной отец, безработный алкоголик, избивал и заставлял просить милостыню, чтобы было на что пить, сразу все всколыхнулись: и администрация города, и опека, и просто неравнодушные люди. Ребёнка забрали от горе-отца, вылечили, выходили, взяли в приёмную семью. Это была наша первая значимая победа. А как воодушевились мои ребята! Но главное, я видела, что для них принципы профессиональной этики, особенно такие, как долг и честность журналиста, перестали быть какими-то отвлечёнными понятиями.
Вот только Стасик стал раздражаться. Нет, поначалу он относился снисходительно, посмеивался даже. Потом пошли обиды. Сперва – молчаливые упрёки, показная холодность, взгляды, тон. Потом начались скандалы. Стоило мне только заикнуться, что мы с ребятами собираемся…, Стасик тотчас вскипал:
– Ты своим студентам времени уделяешь больше, чем мне! – орал обиженно. – Только и слышу: ребята то, ребята сё! Нет, Маша, ты скажи: что ты с ними носишься? Что за детский сад? Есть утверждённая программа, по ней их и учи. Я же со своими студентами не ношусь как дурак с писаной торбой. Я их учу тому, чему должен. А то, чем вы занимаетесь, это инфантилизм чистой воды. Ладно бы твои забавы ничему не мешали, но они разрушают наш брак. Ты разве не видишь? Наши отношения трещат по швам. Ты не понимаешь?
Я не понимала.
– Она не понимает! – театрально всплёскивал он руками, как будто обращался к кому-то ещё. – У всех жёны как жёны, а у меня… не пойми что. Ты мне просто как… как соседка. Пришла-ушла. А где горячий ужин по вечерам? Где отглаженные рубашки? Где забота о муже? Где, секс, наконец?! У тебя же вечно то голова болит, то устала, то критические дни, то рано вставать. Я уже не помню, когда мы в последний раз занимались сексом!
– Восьмого марта точно было…
– Ты издеваешься? Нет, ты скажи, я что, многого прошу? Я долго терпел. Думал, ну, захотелось ей поиграть, пусть поиграет. Но это уже переходит все границы разумного!
В конце концов, Стасик выставил мне ультиматум: или он, или «вот эта вся ерунда».
Но развелись мы по другой причине. В мае мне пришло приглашение из Гамбургского университета. А Стасику – нет. Это был удар для него. Ведь у него серьёзные лингвистические исследования, множество публикаций в уважаемых изданиях, монографии, связи, наконец. А я – что я? Ношусь по городу, как он говорит, со своей сворой, высунув язык, в поисках жареного материала.
По-человечески мне было его жалко, даже в тот момент, когда он, багровый от избытка эмоций, в сердцах кричал:
– Ты мне всю жизнь испортила! – Стасик хватался за голову и ходил кругами по гостиной. На меня даже не глядел. – Нет, ну какая ж ты неблагодарная тварь! Я ж всё для тебя делал, всё. Шмотки, цацки, курорты, протекция… Да кем ты была до меня? Никем! Голодранка без роду, без племени. Нищая аспиранточка в драном пальто. О да, зато с красным дипломом. Только кому нужен твой диплом? Думаешь, ты так легко кандидатскую защитила, потому что такая умная? Ха-ха три раза! Думаешь, тебе хорошую нагрузку дают, потому что ты такой замечательный преподаватель? Ага, конечно! Без меня ты бы и на полставки часов не наскребла. Я за тебя просил и отца, и других. Я! Я тебя продвигал, я устраивал твою карьеру, а ты… змея ты неблагодарная.
У Стасика от напряжения вздулась на лбу вена, а в уголках рта скопилась слюна. Я сидела на диване, молча наблюдая за его метаниями. Если вначале я намеревалась сообщить Стасику, что откажусь от Гамбурга, то теперь просто ждала, когда истерика закончится. И понимала: это конец. Развод и девичья фамилия. Его оскорбления меня не ранили, просто я вдруг с холодной ясностью осознала, насколько мы разные, бесконечно, несовместимо разные. И три года назад я совершила глупейшую ошибку, выскочив за него замуж.