— Я же вас предупреждал, мистер Скал. Известный вам особняк окружен зоной повышенной опасности. И не только для меня.
— Конечно, конечно, я вас ни в чем не виню, Дэн.
Это могло быть попыткой усыпить мою бдительность, тем более, что тут же последовало приглашение на очередное рандеву, на этот раз — в район портовых складов.
— Там тебя вполне могут спустить на дно с ящиком цемента на ногах, приободрил меня Гриша, когда я поведал ему о нашем разговоре. Я и сам понимал, что иду на большой риск. Но выхода у меня не было.
21
Людского мяса фунт — от человека!
По виду это был обычный кусок сырого мяса, сочащийся кровью. Он лежал в алюминиевой рифленой коробке-боксе, запаянный в прозрачный пластиковый пакет и обложенный полурастаявшим льдом. На крышке бокса была наклеена этикетка из желтоватой бумаги с надписью: "СРОЧНО. ДОНОРСКИЙ ОРГАН". Кроме этой надписи там были еще какие-то слова по-латыни и цифры, которых я не понимал.
— Вот почему мы нуждаемся в вашей помощи, Дэн, — сказал мистер Скал покачивая головой. — Ценная вещь, которая могла бы спасти кому-нибудь жизнь или сделать неизлечимо больного человека здоровым, пропала, испортилась, превратилась в кусок собачьего корма только потому, что запоздала с доставкой.
— Но ведь подобные грузы, как и лекарства получают "зеленую улицу", заметил я.
— Да, но только в том случае, если есть сертификат, подтверждающий легальность посылки. Как вы понимаете, получение такого документа иногда сопряжено с большими трудностями… Взятки делают наш бизнес нерентабельным, а зачастую даже убыточным. Ох уж эта наша вечная бюрократия! Бумажки, бумажки, всюду бумажки! Человеку не верят.
— Вы имеете в виду вот эту наклейку? — указал я на крышку коробки. По-моему, подделать ее совсем не трудно.
— Нет, такие номера уже не проходят, — я легким сожалением возразил мой собеседник. — А все потому, что кое-кто не умеет тонко и умно вести дела. Наследят, напачкают, а потом удивляются, что люди от них отворачиваются, не хотят связываться, что общественность поднимает шум. Порочат благородный, гуманный бизнес…
— Были примеры? — вяло поинтересовался я. Меня уже начинало подташнивать в этом складе, напоминающем мясную лавку.
— Конечно, сколько угодно! Совсем недавно, например, в Питере один болван засыпался на подделке больничных сертификатов. Он скупал в моргах городских больниц глазные яблоки и перепродавал роговицу для пересадки через Латвию в Италию. Счет шел на тысячи штук, прибыль баснословная. Неужели нельзя было заплатить кому следует и получить настоящие документы? Так нет, пожадничал, начал лепить туфту и, конечно, попался.
— Неужели это такое денежное дело?
— Подумайте сами. Сердце, почки, печень стоят на подпольном рынке Германии по 30–40 тысяч марок за штуку. Полный забор еще теплых донорских органов дает прибыль порядка сотни тысяч долларов с каждого тела. Правда, организовать разделку столь оперативно обычно не удается, и мы торгуем, главным образом, замороженным материалом, но все равно игра стоит свеч.
— Откуда же вы берете, как вы выражаетесь, «материал»? Из больничных моргов?
— Это лишь один из источников, не самый выгодный и обильный, хотя и довольно безопасный, почти легальный. Есть и другие.
— Какие же, если не секрет?
— Надеюсь, вы понимаете, что точных адресов я вам не сообщу, хотя бы из соображений коммерческой тайны. — Он многозначительно улыбнулся. Знаете, как информировали прежде нашего читателя о новинках военной техники? Советская пресса, связанная по рукам и ногам инструкциями о секретности, сообщала о зарубежных достижениях, сопровождая все это намеками, что, мол, и у нас есть вещи ничуть не хуже. Вот и я — скажу вам только, что мировой черный рынок донорских органов — есть такой, и весьма богатый, — питается, по сообщениям средств массовой информации, материалом, поступающим из психиатрических клиник Бразилии, от бродяг и бездомных Индии, взятым у пленных и убитых в боях на территории распавшейся Югославии. Проскальзывают сообщения, что кое-что поступает и из районов межнациональных конфликтов в странах СНГ. Под шумок, так сказать.
— И ко всем этим источникам вы имеете доступ? — Мой тон выражал сомнение, скрывать которое я и не собирался.
— Нет, конечно. Нам пока хватает родимого дешевого сырья. Вы, очевидно, слыхали, что в одной только Москве ежегодно пропадает без вести несколько тысяч человек. В основном это бомжи, старики, психически больные люди, пьяницы, дети, сбежавшие от родителей. Находят лишь очень немногих. Вы никогда не задумывались, куда деваются остальные?
— Как-то не приходилось. Но неужели и детей…
— На них особый спрос. Тут часто требуются даже и не доноры, а… Как бы это сказать… Ну, словом, объект в целом и неповрежденном виде. Часть идет на усыновление и удочерение — большой спрос в развитых странах, где падает рождаемость, а часть — на потребу любителям-педофилам.
— Вы так спокойно об этом говорите…
— Что поделаешь, мой милый, я профессионал. Думаю, что и вы с вашим опытом воспринимаете все, что я вам говорю, гораздо спокойнее, чем рядовой обыватель.
— Но все же дети… — Боюсь, мое лицо выражало больше, чем мне хотелось бы.
— Да, конечно, я понимаю. Но в основном мы стараемся относиться к ним гуманно — в меру возможного. Должен вам сказать, они быстро привыкают, в какое бы место не забросила их судьба. Многие даже довольны — после голодной-то бродяжьей жизни, после побоев пьяных родителей… Иногда, правда, бывают накладки.
— Накладки?
— Да. Большой скандал, например, разгорелся, когда радио Баку сообщило, что у какого-то трехлетнего мальчика изъяли для пересадки больному саркомой плечевую кость, причем, без анестезии… Так, кажется, было нужно медикам — для лучшей приживаемости пересаженной кости. Впрочем, не знаю, может быть, просто украли обезболивающий наркотик. Знаете, как это у нас бывает.
Мистер Скал говорил спокойно, эмоции проскальзывали в его тоне лишь тогда, когда он возмущался убытками, понесенными из-за нерасторопности своих коллег по бизнесу.
От этого чудовищного цинизма у меня во рту появилось ощущение горечи, я невольно сжал кулаки. Кажется, он ничего не заметил — в складе царил красноватый полумрак.
"Впрочем, чем хуже он того толстомордого, похожего на мясника хирурга, который с экрана телевизора жаловался, что его больнице не разрешают реализовать «отходы», невостребованные родственниками умерших, подумал я. — Или той медсестры, что когда-то, сладострастно заглядывая мне в глаза, с легким румянцем, вдруг появившемся на увядших щеках, медленно втыкала под мой нарывавший ноготь тупой скальпель!"
— Зачем вы меня сюда притащили? — спросил я, не скрывая отвращения. Разве нельзя было обо всем договориться где-нибудь в другом месте.
— Я вас понимаю, — сочувственно кивнул мистер Скал. — Я и сам долго не мог привыкнуть ко всему этому — запах, жуткий вид… Чувствуешь себя каким-то людоедом, ей-богу!
— Так какого же черта!… - Я решил, что могу себе позволить выпустить немного пара.
— Вы должны знать, с каким товаром придется иметь дело — какой у него внешний вид, тип упаковок, условия хранения. Словами всего этого не расскажешь. Даже если бы я вам все точно описал, сообщил все технические параметры, все равно — лучше подключить и зрительные впечатления. Так будет надежнее.
Нельзя было отказать ему в тонком понимании психологии партнера. Действительно, теперь мне трудно будет забыть вид этого «товара», какими бы бумажными делами я не занимался. И еще кое-что было у него на уме, хотя мне он этого и не сказал. Если бы я попытался когда-нибудь сделать вид, будто не знаю, какую помощь им оказывал, какие перевозки осуществляла при моем содействии их фирма, меня легко можно было бы разоблачить свидетельством двух сопровождавших нас молчаливых людей в зеленых врачебных халатах.