Своего рода пределом творческих возможностей греческого народа и вместе с тем «стартовой площадкой» для европейской художественной культуры Нового времени может считаться также и искусство эпохи эллинизма. Поражают, прежде всего, его необыкновенная техническая изощренность и удивительная широта охвата явлений видимого мира. Может показаться, что греческим художникам той поры было доступно абсолютно все: трагическое и комическое, патетика и лирика, монументальность и миниатюрность. Они смело и легко брались за такие трудные жанры, как пейзаж и портрет, которых их предшественники в классическую эпоху обычно избегали. Эллинистическое искусство было миром резких контрастов, как, впрочем, и вся жизнь той эпохи. Столь характерная для нее гигантомания, любовь ко всему грандиозному, чрезмерному воплотилась в потрясающих пластических образах, буквально переполненных огромной стихийной мощью, как бы вибрирующих от страшного внутреннего напряжения, от избыточности бушующих в них страстей и душевных борений. С этими титаническими конвульсиями, однако, соседствуют видения, пришедшие как бы совсем из другого мира, полные тихой пленительной грации и тонкой поэтичности, как, например, прославленная Венера Милосская или изящные терракотовые фигурки девушек из мастерских Танагры. Лучшие из дошедших до нас образцов эллинистической монументальной скульптуры еще сохраняют гармоническую ясность и свободную величавость классического греческого искусства. Таковы, например, знаменитые фризы Пергаменского алтаря, изображающие сцены борьбы богов и гигантов, не менее известные фигуры Ники Самофракийской, Боргезского бойца и др. Жизнеподобие, ограниченное гармонией, здесь еще сохраняет свою силу определяющего эстетического принципа. Однако нам известно немало примеров и совсем иного рода, когда погоня за чрезмерной жизненной экспрессией и сходством с натурой как бы взрывает изнутри гармоническую целостность произведения, пересекая опасную черту, отделяющую подлинную красоту от паноптикума восковых фигур. Во многих из дошедших до нас образцов эллинистической скульптуры подчеркнутый натурализм изображения причудливо соединяется с поистине декадентской манерностью и изломанностью, как в столь высоко ценимом теоретиками классицизма Лаокооне, или даже со своеобразной эстетизацией безобразия, как в отталкивающих фигурах Старого рыбака и Пьяной старухи. Греческое искусство эпохи эллинизма как бы балансирует над некой бездной, все время бросаясь из крайности в крайность и с трудом избегая окончательного падения. Однако даже и эта старческая пора в «биографии» греческого художественного гения еще заключает в себе столько красоты и силы, такое богатство идей и образов, что иногда вся история западноевропейской скульптуры от Бернини и Кановы до Родена и Бурделя воспринимается как простое и, может быть, не очень-то и нужное ее повторение.
«Священный брак» Европы и Азии, заключенный по инициативе Александра Македонского, а после его безвременной кончины взятый под свою опеку преемниками великого завоевателя — так называемыми «диадохами», основателями новых эллинистических монархий, был, безусловно, выгоден и даже необходим как той, так и другой стороне. Клонившаяся к упадку Эллада нуждалась в расширении своего жизненного пространства для избавления от терзавшего ее внутреннего кризиса и обновления затухающей динамики ее исторического прогресса. Новые динамические импульсы были нужны и Востоку, который никак не мог выбраться своими силами из состояния почти двухвековой стагнации. Основным результатом столь близкой встречи двух до того времени относительно слабо между собой связанных культурных миров стал своеобразный синтез цивилизаций Запада и Востока, который, собственно говоря, и составляет основное историческое содержание эпохи эллинизма.
На начальном этапе этого процесса лидирующая роль, естественно, принадлежала более передовой и все еще более динамичной греческой цивилизации. На всем пространстве эллинистического мира греки действовали в то время как энергичные культуртрегеры и миссионеры, приобщавшие людей Востока к своим способам ведения хозяйства, техническим навыкам, военному делу, бытовым стандартам и художественным канонам, а там, где удавалось сломать языковый барьер, также и к нормам права, литературным жанрам, религиозным и философским идеям. Притягательная сила греческой культуры все еще была так велика, что ее обаянию не могли не поддаться даже такие интровертные, органически не приемлющие ничего чужого народности, как египтяне и иудеи. Многочисленные факты, почерпнутые из самых различных источников, свидетельствуют об интенсивных процессах эллинизации туземного населения стран Востока Известный французский историк античности П. Левек подробно рассказывает об этом, по его выражению, «неизбежном единении» народов в своей книге «Эллинистический мир», но делает при этом одну важную оговорку: «Тем не менее необходимо отметить, что кроме Бероса, Манефона и основателя стоицизма Зенона никто из тех, кто блистал в литературе, искусстве, науке или философии, не принадлежал к этому классу (имеются в виду эллинизированные представители туземной верхушки. — Ю. А) Эллинизированные египтяне, сирийцы, вавилоняне могли говорить или читать по-гречески в греческих домах вести греческий образ жизни, но они никогда не входили в интеллектуальную элиту. Парадоксально, что только во времена Римской империи из среды эллинизированных негреков выйдут Филон, Плотин, Афанасий».