- Трина и Мефодий заслужили свободы. Он мой друг и дорог мне, - решительно сказал Алексей, глядя дяде в глаза.
- Хорошо, Алёша, я посмотрю, что можно сделать, - ответил Ланской-старший спустя время, не различив изменившегося тембра голоса племянника, с особенным чувством молвившего две последние фразы.
Вернувшись к себе, Павел Сергеевич достал из саквояжа небольшую связку отмычек, что помещались в обшлаг рукава и отправился на поиски кабинета Трегубова, где, по всей видимости, он и хранил документы.
Бесшумно проследовав по безлюдному коридору и оказавшись у самых дверей кабинета помещика, Ланской тихо постучал и, не получив ответа Николая Карповича или еще кого-либо, смело проник в помещение, плотно притворив за собой двери.
На широком дубовом столе стоял канделябр, отбрасывая свет почти на весь кабинет. Еще несколько свечей в подсвечниках горели то там, то здесь.
Быстро пробежавшись глазами по столу, Павел Сергеевич ловко разворошил кипу бумаг и книг, аккуратно вернув их на место расположения. Затем он бесшумно подался к небольшому секретеру, что был, естественно, заперт. Достав из рукава отмычки и слегка повозившись, он тихо вскрыл замок и стал интересоваться содержимым секретера.
Как он и надеялся, две вольные грамоты лежали рядом с расчетной книгой и кучей векселей. Быстро взяв одну из них, он увидел, что бумага выписана Кириллом Карповичем Трегубовым шестью годами ранее на имя Изотова Мефодия, родившегося без отца. То же самое было с вольной на имя Трины Изотовой.
«Ах ты, подлец злопамятный! Так-то ты выполнил распоряжение и, скорее всего, последнюю волю покойного брата?!» - мысленно ругал помещика Трегубова Павел Ланской.
Заслышав отдаленные голоса и приближавшиеся шаги, Павел Сергеевич, быстро вернув все на их прежнее место и закрыв секретер на замок, ловко спрятал отмычки за обшлаг рукава, очутившись возле книжного стеллажа. Схватив первую попавшуюся книгу, он, изобразив чуть глуповатую улыбку, уставился на вошедшего вместе с приказчиком Платовым помещика Трегубова.
- Ваша милость, дражайший Павел Сергеевич, что это вы здесь делаете? – удивленно осведомился Николай Карпович, быстро пробегая глазами стол, секретер и все помещение.
- Да вот, не спится. Решил, с вашего позволения, почитать что-нибудь. Надеюсь, ничего лихого в том нет, что я сюда заглянул?
- Что вы, что вы, - залюбезничал Трегубов, - чувствуйте себя как дома.
-Веленью Божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспаривай глупца.
Льстецы, льстецы! Старайтесь сохранить
И в подлости осанку благородства! - стал декламировать Ланской, изображая из себя светского франта, только что побывавшего на литературном чтении при дворе его императорского величества.
- У вас, любезнейший Николай Карпович, произведений ныне модного поэта Пушкина, часом, не найдется, цитаты которого я только что изволил вам продекламировать.
- Сожалею, ваша милость, никак нет, - сконфуженно отозвался Трегубов, переглянувшись с Платовым.
- Ну что же, нет так нет, - ответил Ланской-старший, все еще глупо улыбаясь и пожимая плечами, - я думаю, и Вергилий* тогда вполне подойдет, - добавил он, потрясая томиком его произведений. – С вашего позволения, - откланялся Павел Сергеевич, величаво следуя к выходу.
Покинув помещение рабочего кабинета Трегубова, Ланской сменил пустую улыбку на холодный взор, удивляясь тому, что этот расфуфыренный осёл Николай Карпович, вечно лебезивший перед ним мелкопоместный помещик, так и не догадался, что слова Пушкина, относились к его собственной персоне.
____________
*Пу́блий Верги́лий Маро́н (лат. Publius Vergilius Maro), очень часто просто Верги́лий (15 октября 70 год до н. э., Андес близ Мантуи — 21 сентября 19 год до н. э., Брундизий) — один из величайших поэтов Древнего Рима.
Глава 7
Поместье Трегубово, месяцем ранее.
Дуня Федосова тихо постучала в двери барского кабинета и, услышав ворчливое «войдите», переступила порог апартаментов Николая Карповича. Раскрасневшаяся девушка, буравя глазами пол, с дрожью в коленях неслышно подошла к рабочему столу, за которым сидел барин и что-то неспешно записывал в гроссбух, периодически макая перо в чернила.
- Чего тебе? – недовольно буркнул Трегубов, окатив дворовую незамужнюю девку беглым взглядом.
- Антон Николаевич… - начала девушка с дрожью в голосе, не смея в глаза барину взглянуть, - они…
- Да что там стряслось?! Не томи, ну?! – рявкнул Трегубов.
- У м-меня ребёночек от Антона Николаевича б-будет, - заикаясь, выдавила Дуня, покраснев пуще прежнего.
Бросив перо и откинувшись в кресло, помещик Трегубов холодно глянул на крепостную, злясь, что от дел важных оторвала. А еще пуще серчая на своего драгоценного отпрыска за то, что голова его ничем, кроме плотской похоти, не занята. Петуха, вишь, своего Антон в штанах удержать не может и ублюдков плодит, пока подходящая пара не сыщется. Учишь его, учишь, мимо сливать, а до него, дурака, все не доходит.
Николай Карпович на правах хозяина с горем пополам уладил уже несколько подобных курьезов в Карповке, а теперь и тут та же напасть. Быстро вспомнив, кто среди его челяди еще бабой и ребятишками не обзавелся, помещик чуть не воскликнул от радости, да сдержался, представляя, как в очередной раз унизит заносчивого байстрюка, заставив того воспитывать Антошиного ублюдка.
- Срок какой? – поинтересовался Трегубов, наградив девушку змеиной улыбкой.
- Чуть больше месяца будет, барин, - тихо ответила Дуня.
- Ступай. Пускай отец с матерью приданое готовят. Подыщем тебе муженька толкового. Да не смей ляпать языком, от кого на самом деле младенчик! - бросил Николай Карпович, тоном и всем своим видом давая понять, что аудиенция окончена.
***
- Ума не приложу, что замыслил Трегубов, но вольные на Мефодия и Трину существуют, как и говорил твой друг, и все еще лежат в секретере рабочего кабинета хозяина, - сообщил Павел Сергеевич Алексею на следующее утро, когда оба отправились на верховую прогулку по окрестностям.
Уведомив Николая Карповича о том, что их не будет почти целый день, Ланские взяли с собой двух верных слуг и достаточный запас провианта с кухни, чтобы им не проголодаться, вернувшись поздно вечером.
- Вот же ублюдок! – не выдержал Алексей. - Так это что же получается, он продолжает эксплуатировать и издеваться над вольными людьми, заставляя их думать, что они крепостные и все еще его собственность?!
- Выходит, что так, - пожал плечами старший Ланской.
- Почему же ты не забрал вольные и не отдал их Мефодию? – с долей горячности и удивления вопрошал юноша.
- Так подобные дела не решают, - спокойным тоном ответил дядя, пресекая все дальнейшие расспросы и возмущения племянника. - Он бы сразу меня заподозрил, не обнаружив бумаг на месте, - стал терпеливо объяснять Павел Сергеевич, что к чему. - Нужно выяснить, для чего Николай Карпович их держит в секрете, и постараться сделать так, применив весь свой талант убеждения, чтобы он или его сын Антон их отдал по собственному желанию, это важно.
- А ежели они будут столь строптивы и напористы и не захотят этого сделать? - поинтересовался Алексей.
- Тогда необходимо будет прибегнуть к блефу, мелкому шантажу и легкому насилию, но с вашей стороны все должно выглядеть, как хорошо разыгранный спектакль, - нехотя ответил Павел Сергеевич. – Надобно тебе и Мефодию, улучив момент, оказаться наедине лучше всего с Антоном Николаевичем, желательно в кабинете его отца, и всеми правдами и неправдами добиться того, чтобы он самолично отдал вам необходимые бумаги в руки. Если у вас все получится, ни Трегубов-старший, ни его сын не смогут ничего никому доказать, так как единственными свидетелями вынужденной передачи документов будем мы с тобой.