Тут многие ринулись за ним на улицу. Дальнейшего поворота событий никто не ожидал. Пётр Анисимович, словно молодой парнишка, ловко перевернулся с ног на руки и быстро, умело пошёл на руках к магазину, который находился неподалеку от сельсовета.
Следом за ним едва поспевала Нюрочка, но на ногах, а руки, то и дело сжимая, прикладывала к своей груди со словами: «Петенька, не споткнись, не споткнись, Петенька!»
Вышедшие из сельсовета люди шли, спотыкаясь, за Петром Анисимовичем, да ещё собралась толпа уличных зевак.
— О даёт, о даё-о-от! — выкрикивала Зинаида, прихлопывая себя по бокам руками словно курица крыльями, и шустро семенила за толпой. — А я што говорила, о-о-о-о, — поднимает указательный палец вверх, — жаних-то што надо!
Ни палящее солнце, ни толпа зевак, ни окрики возлюбленной не помешали Петру Анисимовичу достичь нужной цели, показать свои способности. Молоденькие продавцы, жмурясь от ослепляющего солнышка, стояли на крыльце магазина (похоже, им сообщил кто-то из детворы) и удивлялись увиденному. Никто не спешил за покупкой. Здесь было куда интереснее. Когда Пётр Анисимович достиг крыльца магазина, ему аплодировали все присутствующие. Расписали? Конечно же, их расписали, всё как положено. Всё по закону. Как и хотели. Насчёт свадьбы не знаю, но знаю лишь то, что более половины своей жизни этот настойчивый, небольшого росточка, но шустрый не по годам дедуля проработал в московском цирке акробатом. И сколько бы я ни пыталась дома попробовать походить на руках, так и не научилась, падала, больно ударяясь. Вот такая она, ЛЮБОВЬ без возраста…
Закат
Лучи осеннего солнышка пробивались в комнату сквозь почти оголенную берёзку, кем-то давно посаженную под окном Владимира Николаевича. При сильных порывах ветра её ветви слегка постукивали по стеклу, словно напрашиваясь в гости. Порой он подходил к окну и общался с ней. Дерево, даже оголённое, было по-своему привлекательно. Вспоминалась та берёзовая роща, где они с женой Анастасией зачастую прогуливались по вечерам и говорили, говорили… О далёком прошедшем грустном, вспоминалось и весёлое, а то строили планы на будущее…
Схоронив Анастасию, а с ней он прожил долгую счастливую жизнь, почувствовал одиночество, непреодолимую тоску. Всё как-то быстро пролетело, вот уже и старость подкралась, промчались годы… Давно на пенсии, не работает. Грусть и тоска стали посещать его всё чаще и чаще. Посещают и дети, и внучата, чему он радуется и с нетерпением ждёт их визита. Тогда в квартире оживает всё: звонкий голосок правнучки, её смех, детское шлёпанье по полу, вкусный запах из кухни — это старшая дочь печёт пирожки с ливером, а младшая до блеска намывает пол, всё это придаёт силы Владимиру Николаевичу и хочется жить. Но у каждого своя жизнь. Суетная жизнь. Да и проживает далеко от детей — часто не наездишься…
Поэтому большее время проводит один, с нетерпением ожидая телефонного звонка от близких, знакомых. По телефону тоже мало общается, так как плохо слышит. Старость распорядилась по-своему, всё как-то враз начало побаливать, напоминать о себе: то заноет спина, то подскачет давление. Ноги стали подводить, вот уже и тросточка понадобилась, а когда-то бегал, крепкий был, спортом увлекался, взахлёб читал книги. Любовь к ним была привита с детских лет его родителями, но это всё было. Было…
А сейчас он уже разменял девятый десяток, и с досадой поглядывает на гири, которые пылятся под диваном, на книги, аккуратно стоящие на полках, — он их уже не читает, не в силах, слепнуть стал… Сегодня ветра нет, день удался сухим и солнечным. Можно было бы и поспать, но не спится. Улыбнулся осеннему утру, кивнул берёзке — тоже стареет… Взглянул в зеркало, затем аккуратно заправил кровать, помолился за здравие всех близких, родных, усопших и побрёл на кухню. Ест мало, заставляет себя.
— Вот бы в то время такую еду, уплетал бы за обе щёки, — скажет он сам себе, вновь окунувшись в прошлое… На столе, в фарфоровой тарелочке, лежит несколько штук хурмы. Взял одну, надкусил — вкусно. Взгляд упал на картину, висящую над столом, на ней изображён вечерний закат.
— Вот так и моя жизнь, как это солнце, клонится к закату…
И вдруг вспомнилось прошлое. Тогда ему было шестьдесят, не больше, и за хорошую работу выделили путёвку на курорт, сначала за границу, чему сильно обрадовался, ведь не бывал там. Потом начальство почему-то переиграло, заменив загранку на Лазаревское. К сожалению, так бывает. Хотя Владимир Николаевич и этому был рад.
— Да ладно, — смирился он, — хорошо, что совсем не отобрали.
На сборы много времени не понадобилось, в его небольшой дипломат поместились пара рубах, свитер, который сильно любил, но сомневался, взять его или нет, зная, что там куца теплее, чем в Томске. Анастасия же настоятельно убедила:
— Бери, не раздумывай!
— Да я же плащ взял.
— Плащ плащом, к тому же он тонюсенький, а в дороге всякое может быть, в поезде сквозняк кто сделает, а тебе ехать почти четверо суток, ночи холодные могут быть. Не ляжешь же в плаще на полку… Уговорила. Согласился. И шляпу взял, новенькая, недавно приобрёл, он ей дорожил, тогда они в моде были, как и дипломат. Денег немного взял, да много-то у них и не было. Так, на дорогу туда и обратно и на скромные подарочки, хотелось что-то детям привезти, жене, да и о книгах мечтал, тоже в дефиците были. Их он купил ещё на первой остановочной станции. Довольный. Одну прочитал сразу же, две другие оставил на потом. В поезде скучно не было. То любовался видом из окна, то вслушивался в такт колёс, а когда проезжали какую-либо деревню — всплывали в памяти те незабываемые годы, прожитые в своём посёлке. Вспомнить было что… Да и попутчики попадались интересные. Но у каждого свой путь, кто-то выходил раньше, кто-то сутки, а то и больше ехал с Владимиром Николаевичем. Общались. Осталось совсем немного, каких-то часа три, и будет Лазаревское. Защемило сердце от волнения, на курортах никогда не был. В купе зашли трое молодых ребят, одному из них чуть больше сорока, а двум другим едва за тридцать.
— А с вами никто не сидит? Место свободно?
— Свободно, — кивнул Владимир Николаевич, — присаживайтесь.
Обменялись рукопожатием. Разговор как-то завязался сам собой. Самый старший из них назвался Владимиром Ивановичем, фиксатый — Фёдором, а парень с длинными волосами, собранными в пучок, буркнул что-то непонятное: не то Толя, не то Коля. На «ты» они долго не переходили, то ли из вежливости, а то ли… Вроде и сдружились. Затем стали играть в карты, бросались красивыми репликами, без матов, всё как-то воспитанно, спокойно. Вскоре они и Владимира Николаевича пригласили сыграть. — А что, присоединяйтесь, всё время быстрее скоротаете, поди, надоело уже трястись столько суток? — Уговорили…
— Ну разве только пару раз, баловался когда-то в молодости.
Сначала играли в подкидного, Владимир Николаевич то и дело выигрывал. Затем каждый за себя, и опять ему везло.
— Ну-у-у ты, тёзка, и даёшь, да ты словно всю жизнь в карты играл, — подытожил Иваныч, так зачастую ребята к нему обращались.
— День, наверное, у меня такой везучий, — отвечал Владимир Николаевич, удивляясь самому себе. За время игры ребята несколько раз выходили в тамбур покурить, звали и Владимира Николаевича, но тот отказывался, так как вообще не курил.
— А давайте-ка по червончику на кон да сыгранём, — предложил всё тот же Иваныч.
— Я не, я пас, ребята, на деньги никогда не играл и не играю, и лишних нет. — Да у кого они лишние-то, и у нас нет, а коль у тебя день счастливый, так пользуйся, — плавно перейдя на «ты», улыбаясь, подытожил фиксатый, и снова стал раскидывать карты на четверых.
— Кх, и точно ваш день, — сказал длинноволосый, собрав все четыре червонца, протянул Владимиру Николаевичу.
— Да ну, ребята, не надо. Не надо, оставьте себе, — отмахивался он.
— Бери, бери, как это не надо, всё по честности, ты выиграл ты и получай.
Владимир Николаевич заметил, что по сравнению с ним ребята действительно слабо играют. Червончики всё же взял. «Ладно, — подумал он, — была не была, сами захотели играть». И снова выиграл. Затем проиграл, не ожидал, но решил отыграться и снова выиграл, и снова, снова… Вот как-то оно так и получилось, что в итоге проиграл все свои денежки, и которые у него были, и которые выиграл в течение всего времени.