- Что же, голубчик, все выглядит не так плачевно, как я и ожидал, - бросил Ланской Трегубову, оглядывая остов почти обгорелого здания. Я тут прикинул, во что мне обойдется его отремонтировать. Может, снести и отстроить новый?
- Ежели на то ваша милость, - начал Николай Карпович, досадуя, что имение теперь потеряло товарный вид, - я могу вычеркнуть сие здание из реестра прочей недвижимости, скостив цену.
- Вот и славно, дорогой вы мой! – изрек Павел Сергеевич, панибратски обнимая Трегубова за плечи. – Раз уж мы с вами здесь, - добавил он, следуя к главному входу в барские хоромы, - давайте пройдем в дом и выпьем по бокалу вашего замечательного портвейна, а завтра утром начнем осмотр Карповки, прилегающих к ней земель, оставшихся построек, крепостных и утвари.
Сказано-сделано. На следующий день Павел Сергеевич с дотошностью государственного чиновника взялся проверять и перепроверять каждый сверочный реестр. Подолгу задерживался на том или ином месте, рассказывая Николаю Карповичу, как он распорядится тем или иным строением и участком, когда приобретет его в свое личное пользование.
Оценочный осмотр достопримечательностей затянулся почти на двое суток, так как ночь - дело святое, и господам нужно почивать от трудов праведных.
Трегубов терпеливо сносил вынужденное отсутствие себя в основном имении, так как был архи заинтересован в продаже этого богом забытого уголка и в немалых деньгах, что обещал Ланской. Конечно, он рассчитывал, что его милость махнет на все белой рученькой и станет сорить деньгами. Но, к его немалому удивлению Павел Сергеевич, как и сам Трегубов, был также бережлив, рассудителен и неплохо умел торговаться.
На третьи сутки, когда купчая была должным образом составлена и ждала обоюдной подписи господ, после чего помещик и его милость собирались отправиться в Трегубово, Павел Сергеевич не спустился к завтраку, сославшись на легкое недомогание.
- Что с вами, ваша милость? Никак, портвейна вчера перебрали? – обеспокоенно спросил Трегубов, когда зашел его проведать и поинтересоваться самочувствием.
Неестественно бледный Ланской выдавил мученическую улыбку, тихо простонав:
- Опять эта чертова мигрень. Голова просто раскалывается. Полночи, голубчик, над ведром склонялся, пардон, за столь интимные подробности. Это у меня от частой смены климата, разъезды, знаете ли, морская качка. Раньше терпел, а теперь, должно быть, старею, - констатировал Ланской, глядя лихорадочно блестевшими глазами на молчаливого Трегубова. – Посему не обессудьте за мою хандру и мрачное настроение.
- Может, за лекарем послать? - встревоженно предложил Николай Карпович, а то, чего доброго, Ланской тут дух испустит, так и не подписав купчую.
- Не стоит волноваться, голубчик, я себя знаю. К вечеру, самое большее к утру, все пройдет. А завтра, максимум послезавтра, подпишем купчую, и можно обратно возвращаться. Я сейчас слугу своего в Трегубово пошлю с извещением, что мы с вами еще на денек-другой тут задержимся. Вы уж уважьте своего дорогого гостя, несмотря на хворь, отвлеките меня от мыслей грустных, не обделите своим обществом и вниманием. Эскулапы утверждают, что в занимательной беседе двух ученых мужей больной очень быстро идет на поправку.
***
Той ночью, когда Ланской вынужден был покинуть дом Мефодия и, словно вор, либо горе-любовник (что ближе к истине), красться обратно в свои покои, юноша еще долго не мог уснуть от избытка переполнявших его чувств. Его плоть еще долго томилась, требуя разрядки и делая тесными кальсоны, но Алексей лишь свернулся узлом на перинах, стараясь мыслить о чем угодно, лишь бы усмирить свою похоть.
Последующие несколько дней ему приходилось четко соблюдать инструкции дяди и скрашивать вынужденное одиночество обоих господ. Он вел непринужденную беседу о богословии с чопорной Натальей Дмитриевной, а с ее сыном, выезжая на верховые прогулки, обсуждал светские сплетни и столичную моду.
С Мефодием в эти дни он виделся редко, четко играя свою роль. Но когда их взгляды пересекались, Ланской первым отводил глаза, на что Трегубов понимающе поджимал губы, силясь не улыбаться. Ко всему следует привыкнуть.
Скулы Алёши периодически покрывались румянцем, так как юноша все еще чувствовал легкую неловкость после той запретной вольности, на которую решился. А еще больше боялся того, чтобы кто-нибудь не заметил ту незримую, но весьма ощутимую связь межу ними. НЕПОЗВОЛИТЕЛЬНУЮ. ГРЕХОВНУЮ. СЛАДКУЮ.
Вернувшись с утренней прогулки по окрестностям, Алексей и Антон подъехали к конюшне и передали своих лошадей Мефодию. Там же, возле широко отворенных деревянных ворот, стоял огромный воз, доверху наполненный сеном. Подцепляя вилами душистую траву, трое дюжих мужиков сносили целые охапки вглубь конюшни.
У парадного подъезда барских хором Ланского и Трегубова дожидался один из слуг его милости.
- Мое почтение, юные господа, - вежливо обратился к ним Парамонов, слегка кланяясь, - я личный камердинер его милости Лука Васильевич Парамонов, - представился он Антону. - Приехал нарочный из Карповки с известиями от вашего дядюшки.
- Надеюсь, с графом и батюшкой все хорошо? – забеспокоился Антон, мельком глянув на Алексея.
- Не извольте волноваться! – поспешил успокоить Лука. – Пожар потушен, купчая уже составлена и ждет подписи. С вашим достопочтимым батюшкой Николаем Карповичем все хорошо, а вот его милость захворать изволили.
- Что с ним? – взволнованно молвил Алексей.
- Ничего страшного, обыкновенная мигрень. Через пару дней пройдет, - заверил Ланского-младшего Парамонов. – Его милость велели мне чистое белье и кое-какие личные вещи для него передать, так как не думали, что в Карповке так надолго останутся.
- Конечно же, голубчик, идемте! – взволновано бросил Алексей, собираясь поспешить в дом. - Прошу меня простить, - добавил он, обращаясь к Трегубову-младшему.
- Конечно, конечно, ступайте, граф! Мы с матушкой ждем вас к позднему завтраку, - засуетился Антон, пропуская Ланского вперед.
Зайдя в покои графа, Алексей терпеливо стал дожидаться, когда Парамонов войдет за ним следом и плотно притворит дверь.
- Так что за личные вещи просил передать Павел Сергеевич?
- Я уже все собрал и передал нарочным, - тихо сообщил Парамонов, - самый крайний срок завтра вечером, - заговорщицки добавил Лука Васильевич. – Ваши вещи я тоже собрал, но лишь те, что поместились в дорожный саквояж. Путешествовать придется поспешно и налегке. Я буду начеку, ежели что.
- Как вы думаете, Лука Васильевич, - спросил Алексей, не в силах сдержать удивление от слаженной работы Павла Сергеевича и доверенного слуги, - у дядюшки и впрямь эта самая аристократическая болезнь?
- За долгие годы службы у вашего дядюшки где я только не бывал и чего не насмотрелся, - позволил себе хитро улыбнуться Парамонов. – Ну, мог он чихнуть от понюшки табака, а так у его милости отменное здоровье и луженый желудок. Он с большим успехом справляется со своею ролью. Сыграйте и вы свою, не подведите всех нас.
- Снимаю перед вами шляпу, Лука Васильевич, - с восхищением молвил Алексей. – И как вам только удается?
- Хороших господ, как и хороших слуг, трудно сыскать. Служить Павлу Сергеевичу - для меня честь, зная, что и он оценит меня по достоинству, не обделив своею милостью.
***
У Мефодия был долгий и «терпеливый» разговор с матерью по поводу побега. Женщина, не веря своим ушам, сперва разревелась и, заламывая руки, молила сына одуматься. Дело то подсудное.
- Нет, мама! Лучше смерть, чем такая жизнь! – возражал молодой человек.
Потом ее сын потребовал, чтобы Трина успокоилась и взяла себя в руки. Это был их, возможно, единственный шанс обрести свободу.
- Да пойми ты, - увещевал ее Мефодий, хватая за хрупкие, подрагивавшие от тихих рыданий плечи, - в этом плане, или тщательно разыгранном спектакле, называй, как хочешь, замешано слишком много актеров. Каждый играет свою роль, и ты должна. Алексей, его слуги и даже его милость, Павел Сергеевич, на нашей стороне и готовы помочь. Это был его план. А зрители, то бишь Трегубовы, должны воспринять все за чистую монету и ничего не заподозрить. Мы должны действовать, пока граф Ланской отвлекает внимание старшего Трегубова на себя. Ни сегодня, так завтра все может сложиться.