- Кисейная барышня, - слышал Мефодий насмешку в адрес новенького, когда тот проходил мимо, - ты кринолин свой по дороге потерял, пока летел на учебу, как угорелый? Тебе не сюда, тебе в институт благородных девиц надобно, - сыпали шуточками некоторые учащиеся.
- Рты позакрывали, холуи! – прикрикивал на них Трегубов, панибратски обнимая щуплого Алексея за плечи. – Идем, Ланской, нам не место среди этих напыщенных индюков.
Малый и слабый, именно таким и был на данный момент его новый приятель, помогавший ему с уроками. А еще добрый, наивный и попервах нескладный. Оберегать его стало для Мефодия само собою разумеющимся.
Как-то раз, сев с учениками за общий стол отужинать, этот чудак пролил все свое молоко на деревянный стол. Господин Коровкин, сидевший во главе стола, так на него зыркнул, что Ланской чуть под стол не спрятался. Быстро схватив свой стакан, Мефодий отлил приятелю три четверти, оставив себе всего пару глотков, после чего, стянув с колен салфетку, стал быстро промакивать молочное пятно.
Коровкин, по приезде Алёши в пансион, сетовал на то, что не имел чести знать его батюшку, но сразу стал вводить юношу в курс дела.
- Дисциплина и порядок, молодой человек, - строго говаривал он, - четкое выполнение команд и никакой самодеятельности.
Свои слова он подчеркивал действиями. Достав из клетки синицу, он посадил ее сперва на указательный палец, после чего приказал птичке послушно перескочить на шпицрутен, служивший для Коровкина как указкой, так и средством наказания нерадивых учеников. Учитель повторил сей трюк несколько раз.
Потом, подойдя к крохотному оконцу, что было открыто, а на улице зима лютует, выпустил синицу на волю, добродушно заметив:
- Интересно, вернется желтобокая пичужка или нет?
Спустя недолгое время воротилась птичка, залетев в другое окошко.
- Видите, Ланской, глупо покидать теплое и насиженное местечко, - говорил учитель, глядя при этом на стоявшего рядом хмурого Мефодия. – Надеюсь, вы поняли мой намек? – спросил он обоих.
И вот, одним весенним днем, на уроке фехтования в просторном классе Коровкина, пока сам учитель вместе с отроками отрабатывал защиту и туше, Ланской, скуки ради, смотрел в окно на резвящихся птиц, перелетавших с ветки на ветку.
Потом, взглянул на клетку с синицей, решительно открыл дверцу, аккуратно достал желтобокую пичужку и, поднеся к открытому окну, отпустил на волю.
Шибко рассерчав от такой вольности, господин Коровкин тут же схватился за шпицрутен и уже занес его над оглянувшимся и вмиг сжавшимся в комок Алёшей.
- Не смейте! – услышал Мефодий свой собственный голос.
Ну как позволить Коровкину, да кому бы то ни было еще, причинить боль Ланскому? Этому щуплому и низкорослому мальчишке-ангелу с бездонными глазами-озерами, которые заволокло страхом вперемежку со слезами.
Его нежная кожа, скорее всего, никогда не знавала порки, а сам Алёша - следующих за ней боли и унижения, так как экзекуция проводилась прилюдно, дабы другим неповадно было. Ни розги, ни шпицрутен еще не оставляли на хрупком теле приятеля характерных красных полос, что спустя время ставали фиолетовыми, затем коричневыми и, в конце концов, сходили на нет.
А Мефодию доводилось пройти через все вышеперечисленное, и не единожды. Быстро взглянув в глаза Ланского, ради которых в данный момент можно было бы и жизнь отдать, Трегубов, глянув на Коровкина, сказал чуть громче:
- Не смейте!
Господина учителя чуть кондрашка не хватила от столь открытого неповиновения и наглости. Мефодий твердо смотрел тому в глаза, а не держал очи долу, как положено отроку. Кликнув дюжего конюха Егора, Коровкин велел отвести смутьяна на конюшню, а всем ученикам приказал следовать за ним и присутствовать при наказании, которое он собирался учинить персонально.
Раздевшись догола, Мефодий сам лег ничком на широкую скамью, прикусив зубами лошадиные вожжи. Коровкин аж взмок, пока охаживал розгами тело Трегубова, в то время как с уст самого паренька и звука не сорвалось. Тот лишь изредка вздрагивал, до побелевших костяшек цепляясь руками за края деревянной лавки, да тверже вгрызался в кожаные ремни.
Когда все закончилось, Коровкин отошел от избитого, но живого Мефодия, пытаясь непослушными пальцами ослабить узел шейного платка, дабы перевести дух.
- Вы - нехороший человек! - бросили ему в спину.
Рот Ланского был до крови искусан, а глаза, в которых стояли непролитые слезы, полыхали вызовом, обидой и такой жгучей ненавистью, что Коровкин аж отшатнулся. В конюшне повисла мертвая тишина.
- Можете расходиться, - выдавил учитель, первым покидая место экзекуции, сдергивая с шеи ненавистную батистовую удавку.
Спустя неделю, маленько оклемавшись, Трегубов совершил свой первый побег.
Все эти воспоминания вихрем пронеслись в голове конюха Мефодия, пока он заботился о жеребце Ланского и лошадях кареты Павла Сергеевича. Трегубову с трудом удалось скрыть шок от неожиданной встречи с бывшим соучеником и другом спустя десять лет. И никто даже не удосужился оповестить его, кто именно пожаловал. Зачем же? Достопочтенное семейство дядюшки просто спит и видит, каким бы еще способом поизмываться над незаконнорожденным племянником, унизив его дальше некуда.
Мефодий пребывал в Москве по поручению отца, когда из имения Трегубово пришла печальная новость. Кирилл Карпович трагически погиб на охоте, несчастный случай, как утверждал его театрально рыдавший брат.
Трагедия для самого юноши заключалась еще и в том, что ближайшим часом отец собирался дать ему и матери вольную, а сам подумывал о женитьбе на Трине и возможности сделать Мефодия законным наследником.
Сперва дядюшка и его семейство выражали искреннюю печаль о безвременной кончине Кирилла Карповича, организовав ему пышные похороны и заупокойную панихиду, а спустя время скинули личину скорби, явив Мефодию и остальным истинное лицо.
Трегубов был лишен всех средств и возможностей вольной жизни, в один прекрасный день оказавшись на конюшне, а его мать, исключительно по доброте душевной, определили личной горничной Натальи Дмитриевны, новой хозяйки и барыни поместья.
Трина, как могла, держалась, выполняя любые поручения господ. Трудилась наравне со всей челядью до седьмого пота. Лишь короткими ночами Мефодий слышал ее тихие рыдания от потери любимого человека и теперешнего опального положения, в котором оказалась она и ее сын.
- Лихие для нас наступили времена, сынок, - тихо говорила она сквозь слезы, - крепись. - Николай Карпович с Натальей Дмитриевной никого тут за людей не считают, это не твой батюшка. Не проходит и дня, чтобы барыня на меня косо не взглянула и не наградила бранными словами, называя блудницей Вавилонской, а ее супруг допускает вольность прижать меня в темном закоулке дома, облапать всю, словно девку портовую, а потом отшить, сказав, что не нуждается в братовых объедках.
Терпел Мефодий недолго. Улучив момент, когда все дружное семейство приехало с прогулки, он напрямую обратился к дядюшке.
- Кирилл Карпович обещал нам с матерью дать вольную! – возбужденно начал он, глядя на ненавистных ему зажравшихся тварей. - У вас и так челяди хватает, отпустите нас, и мы уйдем!
- Как смеешь ты, сучий ублюдок, так дерзко со своим барином разговаривать?! - подала голос Наталья Дмитриевна, покосившись на мужа.
- Ты думал, что тебе все с рук сойдет? – надменно вопрошал Николай Карпович, глядя на Мефодия как на грязь под ногтями. - Тебе, твоей блуднице-матери и моему нерадивому братцу, которому волею судеб посчастливилось родиться первым?
- Пока ты, байстрюк, учился в Санкт-Петербурге и получал достойное образование, наравне с представителями благородных семей, наш законный отпрыск учился в местной церковно-приходской школе! – чуть ли не визжала Наталья Дмитриевна.
- Пока мой братец роскошествовал и возил тебя за границу, я влачил чуть ли не нищенское существование, управляя двумя поместьями! – в тон ей чеканил дядюшка. – Пора тебе и Трине все это с лихвой отработать! Ступай на конюшню, холоп, навоз чистить! – не допускающим возражений тоном приказал Николай Карпович, собираясь проследовать со своей раскрасневшейся супругой в дом.