С губ срывается стон, когда Вова прижимается к нереально чувствительному месту за ухом, попутно прикусывая мочку. Такое чувство, что кожа горит по-настоящему, а дыхание сбивается, позволяя лишь короткими глотками хватать необходимый легким воздух.
Еще поцелуй в шею, и мои руки неожиданно оказываются на свободе, а его — перемещаются на мои бедра. Я словно в тумане, и обдумывание даже таких простых действий, как движения собственных конечностей, кажется чем-то запредельным. Поэтому машинально хватаюсь за футболку парня на сильных плечах, стискивая тонкую ткань в кулачках. И мимолетно успеваю отметить, что если бы не одежда, на коже Вовы остались бы царапины…
Владимир соображает едва ли лучше меня. Тихий стон в свою ключицу я больше чувствую, чем слышу, но голову отклоняю в сторону — лишь бы только не прекращал…
Миг — и его рука ложится мне на шею, а губы вновь обрушиваются на мои. Мне хорошо, настолько, что это кажется нереальным. В животе нарастает тянущее ощущение, когда вторая рука парня начинает движение вверх. И мне просто нестерпимо хочется почувствовать его прикосновения не через ткань, а к голой коже. Настолько, что неосознанно выгибаюсь, не в силах сдержать короткий стон, который выдыхаю прямо парню в губы. И в этот же миг его ладонь забирается под толстовку, ложась мне на обнаженную поясницу…
А я вздрагиваю.
Волна мелкой дрожи проносится по телу, но приятного в ней мало. И за ней еще одна, такая же.
А Владимир рывком отстраняется от меня, нахмурившись…
Недоуменно распахиваю глаза — мне непонятна эта бессмысленная пауза, тело ноет от неудовлетворенного желания, и я как никогда солидарна с ним в продолжении начатого. И даже наше весьма недолгое знакомство меня на этот раз совершенно не волнует. Тянусь снова к таким умелым губам, но парень упрямо отстраняется. А я разочарованно фыркаю, сглатывая странно саднящим горлом.
— Настя, — окликает меня Вова хрипло, и теперь я замечаю странное напряжение на его лице, — ты как себя чувствуешь?
Вопрос неуместный, как по мне, и изнутри поднимается легкое раздражение, заставляя сжать челюсти.
— Знаешь, две минуты назад было лучше, — на одном дыхании, зло, но парень напротив лишь еще сильнее хмурится. И отойти не позволяет, удерживая за талию.
А через секунду забываю все язвительные слова, опешив до крайности.
Потому что его ладони вновь у меня на шее — вот только на этот раз без какого-либо сексуального оттенка. И его губы, прижавшиеся следом к моему лбу, а затем и виску, не стремятся доставить удовольствие.
И окончательно впадаю в ступор, когда он решительно хватает меня за руку и тащит обратно на кухню.
— Градусник дома есть? — я не сразу понимаю вопрос, тяжело опускаясь на предложенный стул. Ноги налились странной тяжестью, а мне почему-то сильно хочется лечь и закрыть глаза. Мир по-прежнему слегка покачивается, но мне почему-то все равно. Даже обида и злость на парня куда-то делись.
Владимир повторяет вопрос, и я запоздало машу в сторону навесного шкафчика у окна. Там у нас, сколько себя помню, хранилась небольшая аптечка.
Поиск занимает меньше минуты, а еще три я терплю подмышкой стеклянный термометр, который неприятно холодит кожу, вызывая новые волны дрожи. Глаза закрываются сами по себе, и я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не уснуть прям на стуле. Но Владимир не дает — периодически тормошит, за что хочется его больно покусать. Но сил уже совсем нет.
— Ого, — срывается с его губ, когда он забирает у меня надоевший градусник, — почти сорок с половиной. Жаропонижающее есть?
Киваю, и он вновь поворачивается к шкафчику. А я успеваю буквально краем сознания удивиться — высокой температуры у меня не наблюдалось с первого класса. Удивительное приключение…
Впрочем, Владимир считал явно иначе.
Заставив меня проглотить таблетку парацетамола и влив в меня еще большую кружку чая с чем-то кислым, он дотащил мое несопротивляющееся тело до постели. И, едва моя голова коснулась горизонтали, я провалилась в тяжелую мутную хмарь болезненного забытья…
Глава 10
Ночь показалась вечностью. Я то выныривала из кошмарного сновидения, плотным липким киселем облепившем меня, словно муху паутина, то вновь сдавалась в тошнотворные объятия болезненных видений, не в силах им сопротивляться. Мне было то жарко, то очень холодно, и ни разу — комфортно. Казалось, что воздух застревает где-то в горле, с трудом проталкиваясь внутрь, а при попытке сделать вдох глубже, легкие раздирал надсадный кашель.
Несколько раз мне казалось, что надо мной материализуется тучка и на пышущее жаром лицо попадает такая приятная и долгожданная влага, прохладой заставляя отступить болезнь. И в такие минуты я спокойно засыпала, стараясь успеть хоть немного отдохнуть, пока не вернулся жар. И только под утро я почувствовала, что мне стало легче…
Глаза категорически отказывались открываться. Судя по свету, пробивавшемуся сквозь закрытые веки, на улице было раннее утро. Я лежала на боку безвольной ветошью, ощущая такую тяжесть во всем теле, будто всю ночь бегала по лесу с мешком камней в каждой руке. И на ноге, судя по всему, тоже.
Безумно хотелось еще поспать, но мочевой пузырь выражал категорическое несогласие с политикой «сверху». Вздохнув, я со стоном перевернулась на спину, осторожно пытаясь потянуться. Получилось лучше, чем ожидалось.
Чуть сложнее оказалось сесть и спустить ноги на пол. А вот дальше дело пошло очень весело…
И толчком для этого послужили открытые, наконец, глаза.
Оказалось, что на улице уже давно не утро. И, скорее всего, даже не полдень. Кто-то (неужели я??) задвинул плотные шторы, весьма добротно выполняющие свою функцию. Настолько, что даже в яркий солнечный день в комнате было довольно сумрачно. И теперь осознание собственной ошибки сработало лучше удара ремнем по заднице.
Потому что, если я не проспала сразу трое суток, был вполне себе рабочий день. И учебный, как ни странно, тоже! А это значит…
А это значит…
Жопа, вот что это значит!!
Телефон лежал тут же, рядом, около подушки. Нервным размашистым движением, едва не смахнув аппарат на пол, я схватила гаджет и разблокировала экран, со второго раза попав трясущимся пальцем по кнопкам.
Чтобы тут же сдавленно застонать в голос.
Утро осталось в далеком прошлом. Да и день обещал тоже скоро кануть в небытие. Электронное табло показывало третий час пополудни, и это означало, что занятия пропущены однозначно и бесповоротно. И даже на последнюю пару я уже не успеваю, потому что собраться и доехать до универа за полчаса мне не под силу.
Хотя…
В попытке сотворить невероятное, я вскочила на ноги, чтобы быстро накинуть одежду, ополоснуть лицо и постараться успеть на ближайшую маршрутку. Вот только организм мой порыв не оценил. Голова предательски закружилась, а от навалившейся слабости я неловко завалилась обратно на постель, едва не рухнув мимо нее же на пол. На лбу выступила испарина, а меня ощутимо начало подташнивать.
Чуда не произошло. Я расстроилась так, что на глазах выступили слезы. Вот только сделать ничего не могла — упасть по дороге в какую-нибудь канаву и отчаянно надеяться, что меня не примут за местного бомжа и доставят до дома, не хотелось. Поэтому план действий стоило пересмотреть.
Немного поразмыслив, я взяла телефон обратно в руки — он выпал в тот неловкий момент, когда я пыталась изобразить из себя пьяную балерину. В нем нашлось несколько сообщений от одногруппников, два — от Пашки и пять пропущенных от Леси. Распределив их в уме по степени важности, ответила на каждое. Одногруппников предупредила, что заболела, Лесю — тоже. Идею позвонить отринула сразу — при попытке даже помычать горло начинало нещадно болеть, а голос напоминал прокуренный и пропитый бас дворника со стажем. Далее наступил черед Пашки. Тут уж помимо стандартной информации о невовремя захватившем меня в свои страшные лапы вирусе, я попросила друга сходить в аптеку — кроме самых необходимых, типа от поноса, головной боли и зеленки, дома лекарств не водилось. Даже Парацетамол и тот вчера оказался последний.