Запах древесного дыма и чай сделали их класс-склад более уютным. Ванджит налила чашки для каждой студентки, и они заняли свои места. Слабый свет затемнял камень, так что надписи мелом, казалось, висели в воздухе. Какое-то мгновение Маати медлил, вспоминая своих преподавателей, их лекции. Он добровольно стал одним из них.
— Мир, — начал Маати, — имеет две основные структуры. Есть физическая, — он шлепнул по камню рядом с собой, — и есть абстрактная. Два плюс два всегда четыре, независимо от того, говорим ли мы о крупинках песка или о скаковых верблюдах. Двенадцать можно было разбить на две группы по шесть или три по четыре задолго до того, как кто-то сформулировал этот факт. Абстрактная структура, вы понимаете?
Они наклонились к нему, как цветы к солнцу. Маати увидел голод в их лицах и развороте плеч.
— Теперь, — сказал Маати. — Требует ли физическое абстрактное? Давайте. Думайте! Может ли быть что-то физическое, не имеющее абстрактной структуры?
Последовало молчание.
— Вода? — спросила Малая Кае. — Если сложить вместе две капли воды с двумя каплями воды, получим одну большую каплю.
— Вы забегаете вперед, — сказал Маати. — Это называется доктрина о минимальном подобии. Вы еще не готовы изучать этот вопрос. Я имею в виду другое: есть ли что-нибудь физическое, что не может быть описано абстрактной структурой? Я ответил правильно на этот вопрос, когда мне еще не было десяти зим.
— Нет? — предположила Ирит.
— Сколько из вас думают, что она права? Займите твердую позицию, за или против. Вперед! Хорошо. Да, Ирит права, — сказал Маати и сплюнул на пол у своих ног. — Все физическое имеет абстрактную структуру, но не все абстрактное нуждается в физическом. Это и есть то, что мы здесь делаем. Это и есть та асимметрия, которая разрешает андату существовать.
На всех их лицах, повернутых к нему, было то же самое выражение. Голод, подумал он, или отчаяние. Или тоска, из которой на полпути выковали что-то более сильное. Это давало ему надежду.
После лекции Маати заставил их пробежаться по упражнениям в грамматике, а потом, когда встала луна, задымили фонари и вылезли крысы, которые шуршали и пищали из теней, он и студентки рассмотрели неудавшиеся пленения женщин, погибших до них. Медленно, но в них начало развиваться понимание того, что означает схватить андата, пленить мысль и перевести ее в другую форму. Дать ей свободу воли и человеческую форму. Всю оставшуюся жизнь сохранять пленение в своем сознании. Удерживать духа от возвращения в естественное состояние небытия — все равно, что держать камень над колодцем: поскользнись, и он исчезнет. Знание росло в них; Маати видел это по их позам и слышал по вопросам, которые они задавали. Он уже почти достиг конца программы на этот вечер, когда маленькая дверь на улицу опять распахнулась.
Внутрь влетела тяжело дышащая Эя. На ней был серый плащ, надетый поверх шелкового платья, украшенного всеми цветами заката. Остальные замолчали. Маати, стоявший перед стеной, покрытой белыми призрачными символами и графиками, принял позу, которая выражала тревогу и спрашивала о причине.
— Дядя Маати, — сказала она между вздохами, — пришли новости из Гальта. Мой отец.
Маати задвигался так, словно собирался принять несколько поз одновременно, но не принял ни одной. Эя мрачно посмотрела на него.
— На сегодня все, — сказал он. — Приходите завтра.
Он собирался дать им упражнения, загадки перевода, над которыми они могли бы поработать вне класса, но отказался от этой идеи и выпроводил их за дверь. Всех, кроме Эи, которая уселась на низкий стул в кабинете склада; ее лицо освещало движущееся пламя очага.
Быстрый посыльный привез письма. Против всех ожиданий, дурацкая миссия императора в Гальт принесла плоды. Данат женится на дочери одного из членов Верховного Совета. Условия договора включали перевозку тысячи гальтских женщин детородного возраста в города Хайема. Тысяча мужчин, подавших заявления, смогут бросить жизнь в Хайеме и переехать в Гальт. Первый обмен из многих, сказала Эя.
В нескольких городах начались протесты и волнения. Нантани и Ялакет, сильно пострадавшие во время войны, прислали петиции с осуждением договора. В предместьях гнев разгорелся ярче. Гальт по прежнему оставался врагом, и появились слухи о заговорах: дескать заговорщики собирались убить любого, кто осмелится поставить ногу на землю Хайема; разговоры и слухи, пьяная болтовня, не имевшая никаких оснований.
Многие утхайемцы уже собирали лучшие одежды и самые броские драгоценности, готовясь ехать на юг, в Сарайкет, чтобы приветствовать возвращающийся флот и увидеть гальтскую девушку, которая однажды сможет стать императрицей. Маати слушал все это, мрачнея с каждой секундой, пока его рот не начал болеть.