— Это ничего не меняет, — сказал он. — Ота может продавать нас врагам столько, сколько он хочет. На нашу работу это не влияет. Как только мы закончим работу над грамматикой, андаты вернутся в этот мир и…
— Это меняет все, — ответила Эя. — Данат женится на девушке из Гальта. Одни утхайемцы собираются выстроиться как моряки у дома утех и последовать его примеру, другие — сопротивляться и вновь начать войну, которую мы никогда не выиграем. А некоторые — хуже всего — собираются делать и то и другое. Возможно договор настолько разделит утхайем, что мы начнем сражаться друг с другом.
Маати снял чайник с огня и наполнил свою чашку. Чай оказался горьким, слишком горячим и ошпарил его язык. Он все равно его выпил. Эя глядела на него, ожидая ответа. Огонь танцевал на серых кусках угля.
— Женская грамматика будет никому не нужна, если мир пройдет мимо нас, — тихо сказала Эя. — Если нам потребуется еще пять лет для того, чтобы пленить андата, уже родится ребенок-полукровка, который впоследствии станет императором. И будет полным-полно полукровок в каждой обладающей властью семье, во всех городах. Неужели андат сможет это уничтожить? Неужели андат сможет уничтожить любовь, которые их отцы почувствуют к своим новым детям?
«Да, eсли это будет правильный андат», — подумал Маати, но не сказал. Он только уставился вниз, на чашку чая, ожидая, когда темные листья окрасят ее на всю глубину.
— Он переделывает мир без нас, — продолжала Эя. — Он приложил свою официальную печать к мысли, что, если женщина не может родить ребенка, она не имеет никакого значения. Он поступает неправильно: если рана плохо исцелена, дядя, вдвойне тяжелее вылечить ее по-настоящему.
Все, что она сказала, имело смысл. Чем позже появится андат, тем тяжелее ему будет исправить урон, который Маати причинил миру. И он не уверен, что все его усилия будет иметь смысл, если мир изменится до неузнаваемости прежде, чем работа будет завершена. Челюсти болели, и он сообразил, что сжал их.
— И что? — спросил Маати, принимая позу, которая превращала его слова в вызов. — Что ты хочешь от меня? Что я могу сделать такого, чего уже не делаю?
Эя откинулась назад, обхватив голову руками. Сделав так, она стала походить на Оту. Маати всегда нервничал, когда видел в ней черточку ее отца. Он знал, что она скажет, раньше, чем она заговорила. В конце концов, она с самого начала разговора подводила его к этому предмету. Они уже несколько месяцев спорили об этом.
— Дай мне попробовать пленить, — сказала Эя. — Ты видел мои наброски. Ты знаешь структуру. Если я смогу поймать Возвращение-к-Естественному-Равновесию…
Она дала словам затихнуть. Возвращение-к-Естественному-Равновесию, иначе называемая Исцеление.
— Я этого не знаю, — сказал Маати, наполовину стыдясь раздражительности, прорвавшейся в голос. — Я сказал только то, что не вижу в них изъяна. И я никогда не говорил, что его нет; только то, что я его не вижу. Кроме того, это может быть слишком близко к тому, что делали раньше. Я не хочу потерять тебя только потому, что какой-нибудь младший поэт Второй Империи уже пленил Сделать-Вещи-Правильными, Исправить-Сломанное или еще какую-нибудь идиотски-широкую концепцию вроде этих.
— Даже если они это и сделали, они не были обучены лечить. Я знаю такие детали работы тела, которые они не могли знать. Я могу привести состояние дел в такой положение, в котором оно должно быть. Я могу восстановить женщин, которых сломала Неплодная. Если бы мы могли только…
— Ты слишком важна.
Эя какое-то время молчала. Потом заговорила опять, тяжелым и горьким голосом:
— Ты понимаешь, что только сказал? Что другие не важны?
— Не «не важны», — сказал Маати. — Они все важны. Но не незаменимы. Подожди, Эя-кя. Наберись терпения. Как только у нас будет грамматика, которая, как мы будем уверены, работает, я не стану останавливать тебя. Но пусть первой будет кто-нибудь другая.
— Нет времени, — сказала Эя. — У нас всего несколько месяцев перед тем, как договор по-настоящему заработает. Может быть год.
— Тогда мы найдем способ двигаться быстрее, — сказал Маати.
Однако вопрос, как, преследовал его весь остаток ночи. Он лежал на раскладушке, ночная свеча почти разборчиво шипела и бросала призрачный свет на каменный потолок. Женщины, его студентки, вернулись в те помещения, которые Эя втайне снимала для них. Сама Эя вернулась в императорские дворцы, большие здания, предназначенные для Оты, а Маати лежал в почти полной темноте под складом. Сон ускользнул, и его сознание грызли проклятые вопросы о времени.