— Да, мне кажется, — сказала Ана. Ота спорил с собой, должен ли он тихонько постучать в дверь или уйти, когда Ана снова заговорила. Но ее голос изменился. Он стал ниже и мрачнее, как дождь, бьющий по камню. — На самом деле все это не имеет значения. Важно только одно — не быть гальтом.
— Неправда, — сказал Данат.
— Каждый день, пока мы… пока мы такие, еще больше из нас умирает. Сейчас настало время жатвы. И как они будут жать зерно, если не видят растений? Разве можно выращивать овес и коров по звуку?
— Я знал слепого кожевника, который жил в Лати, — сказал Данат. — И его кожа была ничуть не хуже той, которую делали зрячие.
— Один человек ничего не значит, — сказала Ана. — Он же не пек себе хлеб и не ловил рыбу. Если ему надо было узнать, как вещь выглядит, он всегда мог кого-нибудь спросить. Но если никто ничего не видит, это совсем другое. Все развалится.
— Ты не можешь этого знать, — сказал Данат.
— Я знаю, как это повлияло на меня, — сказала Ана. — И это дает мне почву для догадок. И еще знаю, как мало я могу сделать, чтобы это остановить.
Раздался негромкий звук, Данат ее обнял. Она осторожно отошел от двери, но тут опять раздался голос Аны, наполненный слезами.
— Расскажи мне, — сказала она. — Расскажи мне одну из этих историй. Ту, в которой полукровка может победить.
— В шестнадцатый год правления императора Адани Беха, — сказал Данат звонким и мягким голосом, — явился ко двору мальчик, полукровка с Бакты. Кожа у него была чернее сажи, а ум — такой изворотливый, что он мог перехитрить кого угодно. Когда император увидел его…
Ота отошел от двери, голос сына стал бормотать что-то вроде искаженных слов, но настолько тихих, что они ничего не означали. И так все путешествие. Каждый раз, когда Ота думал, что они на мгновение могут остаться наедине, рядом оказывалась Ана, один из стражников или Ота пытался начать подготовленную речь, но не мог продолжать. Каждый посыльный, которого они останавливали по дороге, был напоминанием о том, что сын должен узнать, что ему нужно сказать. Но от Идаан не пришло ни слова, и Данат до сих пор не знал, что Эя вовлечена в медленную смерть гальтов и, следовательно, в смерть будущего, за которое сражался Ота.
«До Патая», — сказал себе Ота, когда они были в дороге. Во время путешествия не имело значения, знает ли Данат обо всем, но, как только они достигнут цели, сын не сможет действовать, не зная что они ищут и почему. Ота уже не верил, что завтра ему представится другая возможность, получше. Он поднялся по лестнице, нашел служанку, и она отнесла сыр, свежий хлеб и графин с рисовым вином в комнату Даната. Ота ждал в комнате, пока гальтские часы в уголке не прощелкали сами себе, что ночь почти наполовину прошла. Ота даже не заметил, что дремал, пока его не разбудила открывшаяся дверь.
Он выложил свои новости так мягко, как мог, и рассказал все, что он знал о намерениях Маати, о появлении Идаан в Сарайкете, о ее списке возможных покровителей и о своем решении послать сестру на охоту за дочерью. Данат внимательно слушал, словно искал в словах ключи к какой-то глубокой тайне. Когда, наконец, Ота замолчал, Данат посмотрел на огонь, горевший в очаге, переплел пальцы и задумался. В свете пламени его глаза сверкали, как драгоценные камни.
— Это не она, — наконец сказал он. — Она не могла такое сделать.
— Я знаю, что ты любишь ее, Данат-кя. Я тоже люблю ее, и хотел бы не думать, что она в этом замешана, но…
— Я не имел в виду, что она не поддерживает Маати, — сказал Данат. — Мы не знаем, что она сделала, но, по меньшей мере, эта часть правдоподобна. Я только говорю, что слепота — не ее работа.
Он говорил не громко и не резко, и казался похожим не на человека, сражавшегося с неприятной правдой, а на строителя, указывающего на недостатки в проекте арки. Ота принял позу, просившую уточнить.
— Эя ненавидит твой план, — сказал Данат. — Несколько раз она даже приходила ко мне, требуя, чтобы я отверг его.
— Я об этом не знал.
— Потому что я тебе не рассказал, — сказал Данат, складывая руки в позе извинения, хотя в его голосе сожаления не было. — Я считал, что это сделает ваши отношения еще хуже. Но, по-моему, она никогда не хотела что-то сделать против гальтов. Она просто не могла видеть, как игнорируют целое поколение наших женщин. Их боль — то, с чем она живет. И когда ты утверждал, что разрешишь ввоз постельных рабынь как… э…
— Племенных кобыл, — сказал Ота. — Я хорошо помню ее слова.