Все его слуги остались в Утани и Сарайкете, и это было единственное, о чем он не сожалел во время путешествия. Ота получал настоящее, хотя и небольшое удовольствие, входя в низкий и теплый главный зал постоялого двора не окруженный роем мужчин и женщин, желавших поменять его одежду или напудрить ему ноги. Он пытался наслаждаться этим.
— Полдня к востоку отсюда, — сказал молодой человек в кожаном фартуке, указывая на север. — Где-то пять-шесть дней назад. Вызвали десять видов неприятностей, потом уехали посреди ночи. С тех пор все только о них и говорят.
— Ты их видел? — спросил Данат резким голосом, но Ота не мог видеть его лицо и не понял, что это — возбуждение или гнев.
— Сам? Нет, — ответил юноша. — Но это те, о которых вы спрашиваете. Старик с целительницей, и женщины, которые путешествуют с ним. Говорили, что он пытается открыть дом утешений или что-то в этом роде, но только пока не увидели ребенка.
— Ребенка? — Голос принадлежал Ане.
— Да. Малыш, не больше чем бывают в восемь месяцев. Так мне сказали. Я-то сам не видел, но все говорят, что видели его у Сайита. Вышел прямо в главный зал.
Ота соскользнул на скамью около очага. Небольшой огонь, но теплый. Только сейчас он сообразил, как замерз.
— Те самые, — сказал Данат.
— Пять-шесть дней, — повторил юноша, с удовлетворением кивнув. Он посмотрел на Оту, их глаза на мгновение встретились. Мужчина побледнел, когда Ота принял позу обычного приветствия, а потом опять уставился на пламя. Разговор за его спиной стал тише и закончился. Подошел Данат и сел рядом с ним. За открытой дверью виднелся двор, охваченный вечерней тьмой; стражники закончили разгружать еду и увели лошадей.
— Мы все ближе, — сказал Данат. — Если они будут ехать так же медленно, мы перехватим их до Утани.
Ота крякнул. Снаружи послышался резкий грохот, закричали раздраженные голоса. Данат оплел пальцами колено.
— Я сказал Баласару, что буду умолять, — сказал Ота. — Я сказал ему, что встану на колени перед этим новым поэтом и буду умолять его вернуть зрение гальтам.
— А сейчас?
— А сейчас я не верю, что смогу. Судя по тому, что Ашти Бег рассказала о Ванджит, трудно думать, что это может помочь.
— Маати, возможно. Он может повлиять на нее.
— Но что я могу сказать, чтобы повлиять на него? — хрипло спросил Ота. — Когда-то мы были друзьями, потом врагами, а потом опять друзьями, но я не уверен, что сейчас мы знаем друг друга. И чем больше я смотрю на это, тем больше мне хочется устроить им что-то вроде ловушки, поймать нового поэта и отдать ее на растерзание слепым палачам до тех пор, пока она не сделает мир таким, каким он должен быть.
— А что с Эей? — спросил Данат. — Если она сумеет пленить Ранящего…
— Что, если она преуспеет? — сказал Ота. — Она была против меня с самого начала. Она ушла с Маати, а тем временем наш флот потопили, Чабури-Тан сожгли, гальтов ослепили и убили Синдзя. Что мне сказать ей?
— Ты должен что-то сказать, — сказал Данат более твердым голосом, чем ожидал Ота. — И мы очень скоро догоним их. Надо обдумать наши действия.
Ота оглянулся. Данат сидел опустив голову и сжав рот.
— А что ты можешь предложить? — спросил Ота низким напряженным голосом. В груди заворочался гнев, словно собака во сне. Данат то ли не расслышал предупреждение, то ли предпочел не обратить на него внимания.
— Взаимный отказ от мести, — сказал Данат. — Гальты отказываются от гнева на наше высокомерие и перестают бояться андата. Маати и Ванджит отказываются мстить за смерти во время вторжения гальтов. Так не может продолжаться.
— Не в моей власти остановить это, — сказал Ота.
— Не в твоей власти остановить их, — сказал Данат, принимая позу поправки. — Только пообещай мне это. Если у тебя будет возможность, ты их простишь.
— Простить их? — повторил Ота, поднимаясь на ноги. — Ты хочешь, простить их? Забыть все, что они сделали? Никогда. Если ты спросишь Ану-тя, готов спорить на что угодно, она не может смотреть на смерти в Гальте со спокойствием в сердце. Ты хочешь, чтобы я простил им то, что они сделали с ней? Боги, Данат. Если то, что они сделали, не зашло слишком далеко, то даже не знаю, что такое слишком далеко!
— Он беспокоится не за них, — сказала из теней Идаан. Ота повернулся. Она сидела в одиночестве у задней стены комнаты с зажженной трубкой в руке, бледный дым поднимался из ее губ. — Он говорит, что есть преступления, за которые нельзя наказывать. Попытка восстановить справедливость заставит их только продолжаться и продолжаться.