Маати пришло в голову, что мальчику столько же лет, сколько было Оте в Сарайкете. Не такой широкоплечий, как Ота, которого тогда звали Итани Нойгу и который работал грузчиком на набережной. Самому Маати, который был на четыре года младше императора, едва исполнилось шестнадцать, когда он приехал, чтобы учиться у Хешая и Бессемянного. Моложе, чем Ана Дасин сейчас. Трудно себе представить, что он был так молод.
— Я хочу поздравить тебя, — сказал Маати. — Кажется, Ана-тя — хорошая женщина.
Данат остановился. Отблеск отцовского гнева окрасил лицо мальчика, но не более того.
— Не думаю, что вас радует союз с Гальтом, — ответил он.
— Ты прав, — сказал Маати, — но у меня слишком большой опыт потерь во всем, что касается твоего отца, так что я научился быть великодушным.
Данат почти вздрогнул. Маати про себя удивился, какой нерв он задел, но не успел спросить, как с верхушек деревьев сорвалась стая птиц, более неистово-синих, чем когда-нибудь видел Маати, и кинулась вниз. Птицы кружились друг за другом — черные клювы, влажные глаза и крошечные язычки, розовые, как кончики пальцев. Встревоженный Маати закрыл глаза, а когда открыл их, Данат уже стоял перед ним на коленях. Лицо юноши превратилось в сеть крошечных линий, стало похоже на потрескавшуюся грязь на месте высохшей реки. Тонкие темные волоски поднимались из пор лица Даната. Данат мигнул, и его реснички сошлись вместе, переплетаясь или сжимая друг друга, как деревья в оползне. Маати опять закрыл глаза и прижал к ним ладони. Он мог видеть крошечные сосуды в каждом веке, ряд за рядом, почти до кожи.
— Маати-тя?
— Она увидела нас, — сказал Маати. — Она знает, что я здесь.
Несмотря на это знание, Маати потребовалось пол-ладони, чтобы найти ее. Он обшарил горизонт с востока на запад и обратно. Он оглядел полсотни крыш. Наконец он нашел ее около верхушки одного из дворцов хая Удуна, на балконе из золотого глазурованного кирпича. На таком расстоянии она казалась меньше песчинки, но он отлично видел ее. Волосы распущены, рукава платья порваны. Андат висел у нее на бедре, его черные голодные глаза глядели прямо на Маати. Ванджит кивнула и поставила андата на пол. Потом, медленно и небрежно, она приняла позу приветствия. Маати вернул его.
— Где? Где она? — спросил Данат. Маати не обратил на него внимание.
Ванжит сдвинула руки и тело в позу, которая упрекала и обвиняла. Маати заколебался. Он представлял себе тысячи сценариев встречи, но все они включали слова, которые он мог сказать, и то, что она скажет в ответ. Сначала ему захотелось извиниться, но что-то внутри сознания запротестовало. Ее лицо было маской уверенного в себе гнева, и, к собственному удивлению, он узнал выражение, которое сам надевал на себя в тысяче фантазий. В мечтах он с таким выражением разговаривал с Отой, и Ота просил у него прощения.
Он знал, почему его руки не приняли позу извинения — чей-то голос сказал ему в ухо не делать этого. Она здесь, что увидеть, как он унижается. «Сделай это сейчас, и тебе будет нечего предложить ей». Маати расправил плечи, поднял подбородок и принял позу, которая требовала аудиенции. В позе были нюансы — он не утверждал, что претендует на более высокое положение, как учитель к студенту, но и не обращался, как низший к высшему. Глаза Ванджит сузились. Маати ждал, затаив дыхание и охваченный беспокойством.
Ванджит приняла позу, обещавшую снисхождение к рабу или слуге. Маати не стал поправлять ее, но не стал и отвечать. Ванджит посмотрела вниз, словно андат что-то крикнул или, возможно, сказал, потом приняла позу формального приглашения, подходящего для званого ужина. Только тогда Маати согласился, после чего принял позу вопроса. Ванджит указала на балкон, потом сделала жест, подразумевавший интимность или одиночество.
«Встречайте меня здесь. На моей территории и на моих условиях. Приходите один».
Маати ответил утвердительной позой, улыбаясь себе, как девчонка во дворцах. С физическим ощущением комара, влетевшего в глаз, зрение Маати вернулось к норме. Он посмотрел на Даната.