— Что ты делаешь? — с искренним любопытством спросила Ана.
— Лечу всех, — сказала Эя. — Если есть в Бакте ребенок, который сегодня утром разбил себе голову о камень, я хочу, чтобы он исцелился. Мужчина в Эймоне, который сломал бедро еще будучи мальчиком; его плохо вылечили, но я хочу, чтобы он с сегодняшнего утра ходил без боли. Все. Везде. Сейчас.
— Эя Мати, — сказал андат низким удивленным голосом, — маленькая девушка, которая спасла мир. Ты так это видишь? Или ты так извиняешься за убийство столь многих людей?
Эя ничего не сказала, и андат опять замолчал. В его глазах сверкнул гнев. Маати вытянул руку и коснулся ею руки Эи. Она рассеянно погладила его в ответ, словно он был не больше, чем действовавшей из добрых побуждений собакой. Андат что-то тихо прошипел и отвернулся. Маати в первый раз заметил, что у него заостренные зубы. Эя расслабилась. Маати сел, его дыхание почти вернулось. Андат взглянул на него. Белки его глаз стали черными, как у акулы; Маати никогда не видел, как андат меняет внешность, и это наполнило его внезапным страхом. Эя неодобрительно хмыкнула, и андат принял позу извинения.
Маати попытался себе представить, на что это похоже — мысль, такая изменяемая, такая гибкая, такая наполненная насилием и гневом. «Как могли мы когда-то думать, что можем сделать что-то хорошее при помощи таких орудий?» Пока она держит андата, Эя осуждена на борьбу. И Маати тоже несет ответственность за это жертвоприношение.
Но у Эи, похоже, были другие намерения.
— Ты сделал все, что был должен, — сказала она. — Можешь идти.
Андат исчез, его одежда упала на пол сине-золотой грудой. Запах перегретого камня пришел и ушел, выдох ада в ночной воздух. Все молча застыли. Первым пришел в себя Маати.
— Что ты наделала? — прошептал он.
— Я целитель, — пренебрежительно сказала Эя. — Если я буду держать эту мерзость всю оставшуюся жизнь, это помешает мне в работе, и кто тебе сказал, что ты можешь сидеть? На спину, или я прикажу стражникам положить тебя. Нет, не говори ничего. Не имеет значения, что ты думаешь, будто чувствуешь себя в тысячу раз лучше. Вниз. Сейчас.
Он лег на спину и уставился в потолок. Он чувствовал себя разрушенным и опустошенным. Глазурованные кирпичи затуманились в свете факелов, но, возможно, только потому, что глаза снова стали такими, как были. Холодный воздух, вливавшийся через окно, был слишком слабым, чтобы называться ветром, но заставил его почувствовать себя лучше, чем он ожидал; каменный пол под ним стал более удобным. Голоса вокруг звучали тихо, из уважения к его нездоровью или из почтения. Мир никогда не видел похожей ночи. И, вероятно, никогда не увидит.
Она освободила его. Боги, все, что они сделали, все, ради чего страдали, и она просто освободила создание.
Когда Данат вернулся, Эя заставила его принять пригоршню трав, даже более горьких чем те, которые были последними у него во рту, и приказала оставить их под языком, пока она не скажет другого. Идаан и один из стражников вытащили тело Ванджит наружу. Утром, подумал Маати, они сожгут его. Ванджит была сломанной, печальной и опасной женщиной, но она не заслужила, чтобы ее труп выкинули на помойку. Он вспомнил, как Идаан сказала что-то похожее про убитого оленя.
Он даже не заметил, как уснул, но Эя разбудила его, мягко тряхнув, и помогла сесть. Пока она измеряла ему пульс и давила кончики пальцев, он выплюнул черные листья. Рот онемел.
— Мы отнесем тебя обратно на носилках, — сказала она, и раньше, чем он успел возразить, зажала ему ладонью рот. Он принял позу молчаливого согласия. Эя встала на ноги и пошла к большим бронзовым дверям.
Шаги сзади были знакомы, как старая песня.
— Ота-кво, — сказал Маати.
Император сел на возвышение, зажав руки между колен. Он выглядел бледным и истощенным.
— Ничто не происходит так, как я планировал, — раздражительно проворчал он. — Никогда.
— Ты устал, — сказал Маати.
— Так и есть. Боги, как я устал.
Капитан стражников распахнул настежь двери. Вошли четверо, державшие сооружение из веток и натянутых между ними веревок. Рядом со стражниками шла Эя. Один из людей сзади крикнул, и вся команда стала перед капитаном и так и стояла, пока тот, ругаясь, переделывал узлы.
Маати смотрел на них так, словно они были танцорами или гимнастами, выступающими перед банкетом.
— Я прошу прощения, — сказал Маати. — Это не то, что я собирался сделать.
— Да ну? Я думаю, что ты надеялся исправить ущерб, который мы сделали, пленив Бесплодную. Исправить, не обращая внимания на цену.
Маати начал было возражать, но потом оборвал себя. За большим окном пролетела падающая звезда. Пятно света исчезло так же быстро, как появилось.