А в это время в детинце от зари до зари грохотали залпы ружей и раздавался барабанный бой. Сформированный из вчерашних подмастерьев, детей обедневших горожан и просто неудачников полк с каждым днём крепчал, закалялся сталью и порохом, переставал шугаться выстрелов и барабанов. Офицерами в полку назначались самые грамотные добровольцы, которых я отбирал лично, а также лучшие десятники из сотни Григория. Всего получилось шесть званий-ступеней, формирующих строгую иерархию: один полковник, три комбата, девять капитанов, тридцать шесть лейтенантов, сто восемь сержантов и девять сот семьдесят два рядовых. Каждый сержант командует девятью рядовыми, образуя десяток. Каждый лейтенант имеет под своим контролем три десятка, то есть один взвод, а каждый капитан, в свою очередь, имеет в подчинении четыре таких взвода, которые объединяются в роту из ста двадцати человек в общем. Три таких роты — батальон, над которым стоит комбат. А три батальона — полноценный полк под командованием полковника, коим стал сам Григорий. Он, не смотря на свой возраст, легко перенимал новую доктрину ведения войны и с лёгкостью находил общий язык с новобранцами. При этом в нём не было той слепой удали, которая так мешала Михаилу. Напротив, Григорий порой был уж очень задумчив и расчётлив.
Хотя тренировки и обучение шли ударными темпами, новому полку до сих пор катастрофически не хватало ружей и формы. Впрочем, эта проблема постепенно решалась, поскольку на мануфактуры с каждым днём приходило работать всё больше желающих. Чтобы потянуть на первых порах зарплаты рабочим, пришлось прибегнуть к спасительным серебряным рудникам, которых хоть и не должно быть здесь исторически, однако не воспользоваться этим ресурсом было бы просто невероятно расточительно с моей стороны. Да и нескончаемый поток купцов, которые охотно меняли наши товары на деньги, уголь и руду с запада и продовольствие с юга, неслабо помогал мне в этом невероятном скачке пятилетки за пару месяцев.
Я стоял на стене детинца и с интересом наблюдал за тренировкой второго батальона под командованием сурового комбата из числа бывших пленников Михаила, которого я назначил по совету Григория. И, похоже, не прогадал. Он гонял своих подчинённых с невероятным энтузиазмом, но при этом отнюдь не выражал какой-то жестокости или жажды власти. И сейчас батальон из трёхсот шестидесяти человек, пока ещё вовсе не стройным шагом пытался поймать ритм, который диктовал хладнокровный барабан. Ряды, которые должны двигаться идеально ровной, монолитной стеной напоминали сейчас скорее извивающихся червей, а всё построение вот-вот грозилось рассыпаться. Они в черт знает какой раз шли по огромному плацу из одного конца в другой, а в них с фронта летели десятки стрел без наконечников. Самые хитрые по началу пытались увернуться от не смертельных, но очень неприятных снарядов, однако вскоре и в их головы было донесена вся важность строгого построения на поле боя.
— Смелее, вашу мать! — Выкрикивал комбат, также шедший вместе со своим батальоном, хотя и отдающий команды, как и следует толковому командиру, следуя позади всего построения. — Выше головы! Это стрелы, а не дерьмо! — Барабанный бой резко оборвался и батальон встал, пытаясь выровнять ряды.
— Чудные дела нынче на земле русской творятся, — Произнёс кто-то позади меня. И хотя я узнал в голосе митрополита Новгородского и Софийского собора Никона, с которым мне не так давно пришлось познакомиться, я всё же рефлекторно обернулся. Отнюдь не старый священник стоял рядом и, хитро улыбаясь уголками губ, наблюдал за учениями. И как он только сумел вот так незаметно подкрасться ко мне?
— Считаешь, отец Никон, что сие не есть хорошо? — Осторожно спросил я. Вообще, как я понял, новый митрополит, что ростом и габаритами вышел даже больше меня, от чего его вид в чëрной рясе и с массивным крестом на груди внушал ещё больше неоднозначных чувств, был относительно прогрессивен и религию, судя по всему, воспринимал не просто как веру, но ещё и как мощный рычаг давления на народные массы. Да и патриотом был, каких поискать.