В половине восьмого я уже стоял на трамвайной остановке, но Роза опаздывала. Я стоял так близко к трамвайной колее, что кондуктор приближающегося трамвая, стала сигналить мне и погрозила кулачком, когда я, очнувшись, отпрыгнул в сторону.
Прошел час, а ее все не было. Еще столько же прошло, а я стоял напрасно. Что же могло случиться? Я не столько переживал, что ее нет, сколько за то, как бы что-то с ней не произошло. И главное, я не знал ни ее дома, ни ее адреса. Бесполезно было пытаться искать ее, оставалось только ждать здесь и надеяться, что она появится. Простояв два часа, я понял, что стоять можно всю ночь: она уже не придет, и отправился на тротуар, к Ботаническому саду, где мы с ней гуляли. Даже уличные фонари, мимо которых мы шагали, напоминали мне о ней. Фонари как бы говорили: ее больше не будет, и смеялись надо мной. Тогда я сел на трамвай и поехал в парк Шевченко, перебежал мост и очутился на Комсомольском острове у того места, откуда мы ушли вчера утром. В песке осталось небольшое углубление, где она лежала и смятая бумажка от шоколадной конфеты на краю. Я сел рядом, погладил это место рукой, потом поднялся, помахал рукой, как живому человеку, и вернулся в общежитие.
В ячейке на мое имя лежало письмо с незнакомым почерком. Я развернул и обрадовался: это она.
"Мой дорогой романтик! мой Ленский!
Я уехала в Ялту сегодня в три часа дня, где пробуду несколько дней, а потом самолетом в Москву, а из Москвы в Париж вместе с отцом. Не ищи меня. Судьба подарила нам всего лишь одну ночь, но эту ночь я буду помнить очень долго. Огромное спасибо тебе за все! За то, что был, за то, что есть и всегда будешь... в моих воспоминаниях. Я не могу тебе сообщить, почему я уехала так неожиданно, что побудило меня это сделать. Могу только сказать, что я вынуждена была так поступить. Не осуждай меня, не кляни меня: мне труднее, чем тебе. Я боюсь, что могу проявить такую слабость, - выйти на какой-нибудь остановке из поезда и вернуться обратно. Что ты тогда будешь делать? Ты потеряешь все, ты не закончишь университет. Говорят: с милым рай и в шалаше, но так ли это? Мы оба полные пролетарии, и от нашего соединения мог бы получиться только нищий социализм, в котором бы мы оба прозябали, и растеряли все самое лучшее, что у нас есть. Прости, что я так рассуждаю. Голова у меня сейчас горячая и дурная: я сама не знаю, что говорю и что делаю. Тебе еще два года грызть науки. Если судьба подарит нам еще хоть одну встречу, я буду только рада. Я сама тебя разыщу. Я отниму тебя у любой соперницы, не правда ли? Целую тебя миллионы раз. Роза".
Письмо выпало меня из рук. Я наклонился, подхватил его и изорвал на мелкие кусочки, а потом собрал их и положил в левый кармашек рубашки, прямо у сердца. На моей убранной кровати, лежала белая пуховая подушка, к которой я прильнул мокрым от слез лицом, и зарыдал, как обиженный ребенок.
- Не хочу жить! жить не хочу, - вопил я, да, видимо, так громко, что мой сокурсник Сухов вошел в комнату, наклонился надо мной и начал спрашивать, что случилось.
- Она... бросила меня. Я теперь не знаю, что делать. Я не могу жить без нее. Я не хочу без нее жить.
- Дурной ты, вот что я тебе скажу. Нашел из-за кого убиваться. Да баб полно. Найди себе другую. Самое лучшее лекарство от любви это по - новому влюбиться. Сделай так и сразу легче станет, вот увидишь. А это та, с которой ты познакомился на танцах?
- Та самая.
- Ну, ничего особенного. Так себе кобылка.
- Не смей говорить о ней плохо! ты ее не знаешь. Она золотая девушка, а я просто ее не достоин.
- Хорошо, хорошо, не буду. А где она сейчас?
- Уехала в Ялту, а потом в Москву и дальше во Францию.
- К морякам. Там моряков много. Они при деньгах, я знаю, сам моряком был. А, может, она просто замужем за моряком. Он должен вернуться из плавания, вот она к нему и укатила. Это сто процентов. Смирись. Давай к медикам пойдем сегодня, у них тоже бывают танцы. Знаешь, какие медички бывают?
- Никуда я не пойду, никого не хочу видеть, никто мне больше не нужен.
Почти две недели прошли в кошмарном угаре, и возникла реальная угроза свихнуться. Я ругал Розу, даже проклинал и любил ее всем своим существом, и ее образ и особенно ее белое как снег атласное тело, его запах, не покидали меня даже во сне. Но к концу второй недели горячка стала угасать, и я пришел к разумному выводу, что ее просто Бог послал мне, чтоб я познал счастье, а счастье само по себе не может быть вечным, а только коротким как ночь. Вероятно, оно бывает только однажды и больше не повторяется. И с этим надо смириться.
- Спасибо что ты была, залетела ко мне, как райская птица, на мгновение и как птица упорхнула. В чей теремок ты сейчас заглянешь - это твое дело, твое право, ты прелестная, как царевна из сказки и свободная как птица. А мне надо лечиться...действительно попытаться вылечиться... другой любовью, если она есть.
В субботу я побежал на танцы в медицинский институт. Медики нищие, как и филологи, но у них не такая мрачная перспектива, как у нас. Врач на селе далеко не учитель, хотя союз врача с учителем вполне возможен: оба нужны в деревне развитого социализма.
Здесь мое внимание привлекла высокая стройная девушка Татьяна Крепская, студентка четвертого курса, будущий педиатр. Она оказалась минчанкой, у нее был ярко выраженный белорусский акцент. Я ее сразу прозвал бульбочкой. В танце она держалась от меня на некотором расстоянии, личико у нее становилось красным как помидор всякий раз, когда я шевелил рукой, лежавший на ее талии.
- Что с тобой, бульбочка? ты боишься, что я подниму твою юбку прямо здесь, среди танца?
- Ведите себя нормально, а то мне щекотно.
- А почему ты не прижмешься к кавалеру во время танца?
- Боюсь напороться на сучок.
- Ах ты, шалунья!
- Ах ты, кобель! Не обижайся, каждый мужик кобель. Вам лишь бы раздеть и напортачить, а потом расхлебывай.
- А ты откуда знаешь?
- Так я ведь медик.
- А ты в любовь веришь?
- Нет. Никакой любви нет. Есть одна сплошная голая физиология. Ценность ее только в том, что человечество не вырождается.
- И у тебя там никогда не свербит?
- Я живая, как и все, но когда я подумаю, чем все это кончается, у меня тут же пропадает всякое желание и даже возникает брезгливость.
- Ты когда-нибудь спала с мужчиной?
- Слава Богу, не приходилось.
- А если выйдешь замуж?
- Тогда другое дело, там деваться некуда: хочешь быть грибом, - полезай в кузовок.
- Ну и сухарь же ты! никакой лирики. У тебя все разложено по полочкам, как в уставе. А сердце-то у тебя есть?
- И сердце есть, и ум есть, но ум у меня на первом месте. Он контролирует и программирует мои поступки.
- Спасибо, Таня, ты меня просто просветила, а то я такой невежа, просто смешно. Я тут недавно влюбился, а теперь страдаю и ищу способ, как бы излечиться от этой любви.
- Очень просто: выброси ее из головы и из сердца вон.
- Если бы это было так просто.
- Значит, ты - тюфяк.
- Может быть.
- Я вижу по твоим глазам. У тебя такой вид, будто у тебя мать недавно приказала долго жить. Смешно.
Когда начался следующий танец, я пригласил другую девушку. Она все время молчала: то ли не знала что говорить, то ли была так возбуждена, что язык у нее парализовало. С великим трудом выдавливала из себя расхожее, ничего не значащее, - да и нет. Личико у нее было суровое, глазки маленькие, хмурые. Татьяна стояла в углу, сверкая злыми глазами, а когда кончился танец, подошла и сказала: