Я так хотел встретить Розу Грибанову, чтобы принести ей свои извинения, может быть, если она позволит, компенсировать ей затраты на дорогу ко мне в Днепропетровск в стократном размере. И отправился по старому адресу, который у меня чудом сохранился. Ленинский тупик, 7, оказался на самой окраине города, но я быстро добрался туда на такси. Я увидел маленький домик из дерева- кругляка с резными рамами на небольших окнах давно требующих ремонта.
Крыша проломилась, очевидно, под тяжестью снега, еще в прошлом году. Словом домик никак не походил на жилой. Две старухи, соседки, сообщили, что Роза давно здесь уже не живеть. Уехала, однажды, на море отдыхать и больше не воз вернулась домой. Ее старенькая мама дюже переживала, что дочка утопла в море, пока сама не отдала Богу душу. А теперича, тут никто не живеть.
- А вы кто будете? Могет, новости, какие принесли, сообчите нам все, нам дюже интересно, потому, как хорошие были люди. В особенности мать Розы, Марфу Николаевну жалко, царствие ей небесное.
Я ничего не мог сообщить старухам, и быстро сел на то же такси, и умчался в гостиницу.
7
Незаметно подошло время защиты дипломной работы, а это означало конец голодной, но вместе с тем беззаботной студенческой жизни и начало трудовой деятельности. Любой студент советского вуза приобретал не только диплом, но и какую-нибудь болезнь. Я лично получил катар желудка вместе с дипломом, и эта прелесть сопровождала меня всю жизнь.
С дипломом в кармане и университетским значком на груди, я отправился к месту назначения в один из горных районов Закарпатья. С трудом разыскал РОНО, а когда нашел, был просто поражен огромной очередью к заведующему. Здесь были молодые специалисты, такие же, как я, а также те, кто просил перевода в другую школу, поближе к дому и те, кто, разочаровавшись, решил сменить профессию учителя на ученика токаря, слесаря, а то и простого колхозника. Зав РОНО Корытко, похоже, удовлетворял просьбы всех, кто заходил к нему, дабы очередь быстрее подошла к концу.
Я попал на прием только в восемь вечера. За столом сидел усталый человек, мне показалось: у него слипаются глаза, он поддерживал голову ладонями рук, опершись локтями о крышку стола, за которым сидел.
Ну что у вас там, давайте быстрее, я без обеда сегодня. Много там еще народу в коридоре? спрашивал он меня усталым безразличным голосом.
Человек двадцать, ответил я. Двоих увели в обморочном состоянии: коридор узенький, народу битком, а воздуху мало, вентиляции никакой, все закупорено, люди не только дышат, но кто-то незаметно может и пар из штанов выпустить, это такое дело, житейское словом.
А вентиляция, гм, надо записать. Действительно, это своевременно, тем боле, что и я страдаю без воздуха. Так что у вас там, вы, я вижу, молодой специалист. Давайте ваше направление. Ага, литература и язык, гм, все уже везде занято...возьмете историю, немного биологии и химии, это будет неполная ставка, но с нового года вам прибавят.
Я в химии, как свинья в апельсинах, кроме того, хотел бы поближе к дому, к матери, скажем в Тячевский район, это мой район, недалеко от матери. Мать одна, ей нужна помощь...
Не рассказывайте, я с удовольствием подпишу вам открепительный талон, поезжайте в Тячев к Кривскому, он вас определит. Я знаю этого толстячка и даже могу ему позвонить.
Корытко подписал открепительный талон, сделал пометку в своих бумагах и, как мне показалось, тут же забыл обо мне. Я вышел из его кабинета, как после приговора суда, только без наручников. Сознание того, что я никому и нигде не нужен, угнетало, будто я, решив получить высшее образование, добровольно отдал свою руку или ногу в качестве экспоната в один из медицинских институтов и теперь, что ни делай, хромать тебе всю жизнь.
Я рвался к матери, в ее халупу, чтобы забыться, зарыться, как крот в нору, когда ему грозит опасность. Я знал, что мать встретит с радостью слепого, хромого, больного, отвергнутого всеми на свете. Так оно и получилось.
- Ну, сынок, - сказала мать, на лице которой сияла улыбка счастья и удовлетворения, - ты теперь будешь великим человеком. Я не думала, что дождусь этого момента. Пять лет, ты отдал учебе, и получил самое высокое образование, выше уже, наверняка, и нет. Теперь мы уж сможем, дом перестроить, крышу заменить, а то она протекает с прошлого года, да и самому приодеться надо, и мне какую тряпку подаришь, я уж пообносилась, дальше некуда. Я совсем босая, так и хожу, все лето и всю осень босиком, благо, господь тепло посылает. Хлев на корову надо сделать. Уж прошло десять лет, как эти нехристи замучили отца; с тех пор никакого, даже мелкого ремонта в доме не было. Стены дышат на ладан, кроты дыры понаделали, зимой холодрыга страшная. Дрова надо на зиму заготовить, сено купить. Куда ни повернись - везде нужны деньги. За эти десять лет я так пообносилась, стыдно на людях показаться. Я вся состою из кожи, да костей. Жила только надеждой, что у меня есть сын, он вернется ко мне, и будет помогать. Теперь ты здесь, слава Богу.
У меня мороз по коже пробегал от материнских слов, поскольку я знал, что ничем не смогу помочь ей: моей зарплаты едва самому хватит на кормежку, не говоря уже о том, чтобы приодеться. Но, тем не менее, я кивал головой в знак согласия. Нельзя было мать так разочаровывать. В это время тощая мышь пробежала по земляному полу и скрылась в углу под деревянной кроватью, где у нее была глубокая нора. Я схватил хворостину у печки и концом начал протыкать норку.
- Таких норок много, я уже не обращаю внимания, - сказала мать. - Зимой только оттуда холодом тянет. Всю ночь топить приходится, чтоб не окоченеть.
Я вышел во двор, чтобы более внимательно осмотреть все постройки и пришел в ужас. Дом был сооружен лет тридцать назад из деревянного теса, сложен в углы, стоял на призрачном фундаменте, из отдельных крупных камней, уложенных просто на землю и засыпанных глиной вместо цемента. Тес плохо прилегал друг к другу, и поэтому щели были замазаны глиной. Крыша пришла в негодность. Хлев и помещение для свиней требовали срочной замены. Комната, где жила мать, была слишком просторна для одного человека, необходимо было соорудить перегородку. Вокруг дома бегала одна рыжая курица, мычала корова, основная кормилица, да периодически тявкала цепная собака. Больше у матери ничего не было. И то она считалась богатой на фоне других, окружающих ее соседей, у которых даже кошки не водилось около дома. Такое богатство, позволяющее не умереть голодной смертью, было у матери благодаря тому, что я дружил с крупным советским помещиком, владельцем огромных земель, размером в десять тысяч гектаров. Он-то, главный виновник гибели моего отца, давал матери сено на корову и дрова на зиму совершенно бесплатно. Это ему ничего не стоило. Он, таким образом, избавлялся от лишних жалоб в партийные органы. Эти жалобы хоть и приходили к нему и у него и оставались, но все же это не способствовало увеличению его авторитета. Кроме того, он побаивался меня, не хотел, чтоб знало высокое начальство о его помещичьих замашках, издевательстве над крестьянами, рукоприкладстве, поскольку все же официальная пропаганда трубила на весь мир о том, как вольготно живется любому крестьянину в советской стране. Надо сказать, что эта пропаганда была не безуспешной. Значительная часть человечества прислушивалась и задумывалась, а не ввести ли и у себя эту счастливую жизнь. Парадокс заключался в том, что якобы свободные, утопающие в роскоши крестьяне, были самыми настоящими рабами и жили в страшной нищете, - я говорю это как очевидец, живший в это непростое время, а не потому, что я симпатизирую капиталистам. Я им совсем не симпатизирую.