- Но я никак не могу выучить таблицу умножения, - сказала девочка с косичками. - Сколько будет дважды два, я знаю, а вот дальше ничего не получается...
- Эти вопросы не ко мне. Вы Ивану Ивановичу их задавайте, - сказал директор. - Мы историю изучаем. История-это все, это наука всех наук. Вы должны знать, кто такой дедушка Ленин. Ну-ка, кто знает? Маричко, ты!
- Дедуска Ленин есть вошь мирового пролетари -тата, - сказала девочка.
- Правильно, только надо произносить полностью - пролетариата. Если бы вы принесли с собой тетради и ручки, мы бы, кое-что записали. Попросите своих родителей, чтоб достали вам тетради и ручки, на худой конец и карандаши сошли бы. А вот ты, Марина Шимон: что такого выдающегося сделал дедушка Ленин?
- Он отобрал землю у крестьян и внедрил крепостное право, ответила девочка, вставая и вытягивая руки по швам.
- Что ты говоришь, милочка? да как так можно? кто тебе это сказал? Это...это...трохцизм! Скажи, кто тебя этому научил?
- Мне бабушка говорила...
- Сколько лет бабушке?
- 97.
- Она уже вышла из ума твоя бабушка, ты ее не слушай. Земля наше общее достояние. Мы на ней все трудимся во имя блага всех трудящихся, понятно?
- Я знаю, я знаю, − поднял руку другой мальчик.
- Говори, что ты знаешь.
- Ленин подарил землю крестьянам в цветочных горсках.
- Правильно, − сказал директор, − только не в горсках, а в горшках. Знаете, ребята, кроме того, что дедушка Ленин ваш отец и ваша мать, вы никому ничего не говорите, а то могут быть неприятности. Придут чужие дяди и отберут у вас корову, или свинью.
- Теперь понятно, ответил все хором.
- А почему у моего дедушки землю отобрали?
Я сидел на последней парте и кусал губы, чтоб не рассмеяться. Такого блестящего урока я еще ни разу не видел и не слышал, а знания учеников просто поражали. Советская школа, передовая школа в мире, давала прочные знания своим ученикам и прививала любовь к марксизму-ленинизму.
Я понял, что готовиться к урокам совершенно необязательно, того багажа знаний, который у меня был, хватило бы не только на восьмилетнюю, но и на среднюю школу.
От безделья становилось скучно и неинтересно, поэтому вскоре мы с Мишей, преподавателем математики, решили переселиться в Бедевлю, что находилась недалеко от Тисы, рядом с центральной дорогой, по которой танковые соединения Советской армии еще в пятьдесят шестом году двигались на Венгрию для подавления империалистического заговора.
От Руни до Бедевли шесть километров по грунтовой дороге. Прогулка длиною в шесть километров до Бедевли и обратно, была для нас, бездельников, которые не трудились физически и скучали по причине духовного вакуума, была просто полезной: мы проветривали мозги.
Однако, в ноябре, когда наступил сезон осенних дождей, эта прогулка оказалась для нас мучительной. Мы с Мишей шли шесть километров туда и шесть обратно под проливным дождем. Одежда намокала до последней нитки, хоть выжимай. В классе мы сушили одежду, согревались у печки, которая все же топилась, а после занятий одежда намокала снова. Каждый из нас мечтал о резиновых сапогах и плаще болоньи, но о такой роскоши можно было только мечтать. Если бы у нас были, недорогие, но очень нужные нам вещи,- резиновые сапоги, или непромокаемый болонье вый плащ, - то мы легче переносили бы эту, теперь уже надоевшую нам, прогулку. Да и зонтик не помешал бы.
На дорогу в оба конца пришлось тратить целых три часа. Иван Иванович, жил у родителей, в той же Бедевле, а мы с Мишей снимали комнату у одной вдовы. Одним из неразрешимых вопросов был вопрос с питанием. По существу мы влачили жалкое голодное существование: хозяйка отказалась нам готовить даже чай.
- Надо разъехаться по домам и что-то привезти с собой; картошки, например, по куску копченого сала, хоть по десятку яиц, лук, чеснок и будем готовить сами, а что поделаешь, - сказал Миша однажды.
Я вынужден был согласиться с ним, хотя мне страшно не хотелось показываться на глаза матери, которой я не выслал еще ни копейки за эти месяцы. Но мать есть мать: она рада своему ребенку всегда - слепому, хромому, больному, потому что любой ребенок это ее частица и он для нее всегда самый умный, самый хороший, и самый талантливый. И даже если он последний оболтус, или просто нищий, каким был я, она не отвернется, не скажет: я тебя знать не знаю, возвращайся, откуда пришел, а всегда приголубит, приласкает и отдаст последний кусочек хлеба, если у нее родное дитя попросит.
10
В следующую субботу я был уже у матери. Она, прежде всего, бросилась накрывать на стол. Раз сын откуда-то пришел, значит, он голоден, и его необходимо накормить.
У матери тоже был небогатый стол, но я уплетал все, что она мне подавала, будто не видел пищи целую неделю. Разница была только в том, что вместо студенческой, пусть и голодной, но беззаботной жизни, я жил теперь в совершенно диких условиях.
Я ежедневно топал пешком двенадцать километров в сезон дождей, мечтал о резиновом плаще и резиновых сапогах, как о коммунизме, ложился голодным в кровать не раздеваясь и самое главное, не получал абсолютно никакого удовлетворения от встречи с учениками, которые ходили в школу как на каторгу. А зарплата была просто смехотворная. Уже тогда я решил, что если у меня когда-то будут дети, никто из них не станет учителем.
- Как ты похудел, сынок, что с тобой, не болен ли ты? - спросила мать, глядя на меня широко открытыми глазами, в которых блестели теплые, едва заметные слезинки.
- Ухаживать за мной некому, - ответил я, чтобы свести все к шутке.
- Но ты же получаешь большие деньги, плати, и тебе будут готовить пищу и стирать одежду. Как же так? Я лелеяла мечту, что ты мне поможешь, но я готова отказаться от твоей помощи, лишь бы тебе было хорошо.
- Мама, больших денег нет, я даже тебе не могу прислать хоть десятку и мне очень стыдно, мама. Ты уж меня прости. Я последний лайдак, алкаш и бабник. Как только получу получку, уже через день денег нет. Зарплата пока скудная, коту под хвост, а вот, как только построят коммунизм, у нас будет всего навалом.
Я врал бесстыдно и нагло, чтоб как-то оправдаться перед самим дорогим мне человеком − перед матерью, которая тоже влачит жалкое существование. У нее убили мужа, отобрали землю, не давали пенсию, оставив, правда, крохотный клочок земельки, на которой росли мелкие картофельные клубни. И больше ничего. А рай, который обещали всем, ее не касался, она не знала, во имя чего бедствует: у нее не было даже радио в доме.
- Ну вот, стоило ли тебе учиться так долго? Мог и в колхоз пойти. Вон Мишко-придурок сторожем в колхозе устроился, знаешь, как он живет? любой позавидует. Сливы и груши, которые я когда-то сажала у дома, он теперь охраняет, и не дай Бог выйти с корзиной в сад без его разрешения. Неграмотный, а, поди, ж ты, начальником стал, да еще каким: нами командует, да над такими, как ты, насмехается.
- Теперь уже поздно об этом думать, - сказал я. - Поезд ушел.
- Здесь, в этой округе все говорили, что ты прокурором будешь, большим человеком станешь, и вот на тебе - нищий учитель из тебя вышел. Бросай эту работу и иди в колхоз конюхом, или сторожем. Нам земельки прибавят, на натуральном хозяйстве можно прожить гораздо лучше, чем на твою нищенскую зарплату.
- Я подумаю об этом, - солгал я матери, зная, что она все мне простит.
Я продолжал сидеть за столом, как вдруг капля дождя упала мне за воротник. Я поднял голову и увидел, что штукатурка промокла на потолке, и оттуда сочатся капли дождя.
- У нас, что, крыша течет? - спросил я.
- Давно протекает, уже в нескольких местах. У меня вся надежда на тебя. И холодно мне одной в этой большой комнате с земляным полом, надо бы перегородить, отделить для меня клетушку. Окоченею я тут зимой. Когда мы с отцом, царствие ему небесное, строили этот дом, никто из нас не предполагал, что я тут останусь одна, и мне сойдет маленькая клетушка размером 3х4, чтоб от одной охапки дров было тепло, а то мы построили бы. А теперь...я мерзну, даже вода замерзает в ведре зимой. Сделай что-нибудь, помоги матери, больше ведь некому.