Ночь у нас была действительно бурная. Валя только перед рассветом сказала, что чувствует легкую приятную усталость и что, по всей вероятности, у нее тяжелеют и опускаются веки. Я был немного шокирован ее храпом, но храп был легкий, щадящий и это позволило мне тоже погрузиться в сон.
Мы проспали завтрак. Когда раздался стук в дверь, я проснулся первым и глянул на часы. Стрелки показывали двенадцать.
- Сейчас, подождите минутку, - сказал я, поднимаясь с кровати, хотя Валя продолжала спать, как убитая. Я срочно оделся кое-как и открыл дверь. На пороге стояла Аня с подносом в руках, накрытым двумя белыми салфетками. Она решительно вошла к нам в номер, поставила поднос на столик и громка произнесла:
- Эй ты, сластена! ну-ка вставай. Я вижу, тебя здорово накормили, и тебе уже ничего не нужно. А вот твой кормилец...ему надо подзаправиться, иначе ему грош цена.
- Аня, если вы будете продолжать, я вас ущипну, - сказал я с великой гордостью, ибо я действительно не ударил лицом в грязь.
Валя открыла глаза и натянула одеяло на голову.
- О, да ты, я вижу, стесняешься, - сказала Аня. - Не прячь свое счастливое личико.
- Иди ты! - произнесла Валя и высунула язычок, откинув одеяло ниже подбородка. - Вить, котик ты мой, отвернись, я накину на себя...халат и сяду с тобой к столу.
Я ушел в прихожую и как мальчишка стал подглядывать, как одевается Валя. Я как бы сейчас на трезвую голову, сыт по горло ее телом и тем прелестным эластичным и необычайно нежным местом, которое за ночь высосало из меня все соки, понял, что у нее довольно милая, если не сказать прелестная фигура.
Аня что-то тихо говорила ей, чуть ли не на ушко, но Валя подняла указательный пальчик и как бы сказала: во! " Ну, ласточка, теперь ты кажется в клетке, - подумал я не без гордости, - теперь только от меня зависит: быть тебе на свободе, или там остаться".
Мы перекусили и снова пошли гулять, пропустив в этот раз прием радоновых ванн. Мне показалось, что Валя помолодела на целых десять лет, потому что ее тонкие губки липли к моим губам, как пчела к медоносному цветку. Было ясно, как Божий день, что наше расставание для нее будет непростым делом, и само собой возник вопрос, когда кончаются путевки, как нам быть дальше, если наша близость не повод для знакомства, а нечто большее и серьезное?
- Как ты относишься ко мне, моя прелестная кисочка? Я просто не думал, что ты окажешься такой сладкой и...такой ненасытной, - сказал я, когда мы стояли, опершись о ствол яблони в цвету, лицом друг к другу, и я держал ее обеими ладонями за ягодицы, так чтобы она чувствовала меня всего-всего.
- Не знаю, я еще ничего не знаю, - ответила Валя, набрав воздуха полные легкие, после затяжного поцелуя, - я об этом все время думаю, и голова кругом идет. С одной стороны все так неожиданно и быстро, а все что быстро приходит, быстро и уходит, а с другой стороны, ты мой первый мужчина, который покорил не только мое тело, но, похоже, и мою душу. Будет смешно, если я и вовсе потеряю голову. Я уже сейчас готова плакать. Я не знаю, кто ты, откуда ты, может, ты уже трижды женат и сейчас у тебя жена есть и трое детей по полу ползают. Скажи хоть, сколько тебе лет? Или нет, нет, не говори ничего. Ты мне ничего не можешь сказать...хорошего. Душу растравил мне, голову заморочил, а теперь спрашиваешь, как я к тебе отношусь. Конечно, я дура, как и все бабы. Стоит нам поддаться слабости, и мы уже начинаем думать о каких-то правах, на что-то надеяться.
- Ты говоришь очень красиво, но не по существу. Зря ты так мало ценишь себя. Твои слова, точно такие же, могли бы вырваться из моих уст, если бы ты была немного хитрее, чем ты есть на самом деле. Но вот, что я тебе скажу: я не женат, детей у меня на стороне нет, мне двадцать семь лет, я еще решительно ничего не достиг в жизни, хотя Лермонтов в моем возрасте уже был гениальным поэтом. У меня высшее образование, которому грош цена. Это образование дало мне право быть сельским учителем, где мне платили жалкие гроши, приблизительно столько же, сколько платят уборщице на каком-нибудь заводе, и я недавно тайком покинул школу и по блату устроился на ДОКе рабочим. Я там зарабатываю больше и авторитет у меня выше. Руководство ДОКа наградило меня путевкой в этот санаторий. Как видишь, я не подарок. Может, единственное мое достоинство в том, что я не пью и думаю бросить курить. Ты мне очень нравишься, нет, я не так сказал, я тебя, кажется, уже люблю. Сама судьба мне тебя в мои руки вручила. Ведь, когда ты убегала от своих преследователей и просила о помощи, на моем месте мог стоять, кто-то другой, но стоял именно я и как мне кажется неспроста. И если я, как ты говоришь, растравил тебе душу и заморочил голову, то это прекрасно, значит, птичка попала в клетку, в мою клетку и теперь я больше ее не выпущу. Я открою эту клетку только после загса, и мы будем вместе бороться за право на достойную жизнь.
Как только кончатся наши путевки, мы возьмем паспорта, я отведу тебя в Тересву к секретарю сельского совета, мы заполним бланки, а он нам выпишет свидетельство о браке, которое нам даст право всегда быть рядом. Нужен ли я тебе такой, бесперспективный, у кого все имущество вмещается в один небольшой чемодан?
- Нужен, нужен, а то как же! Я ушам своим не верю...я сама такая. Заплата у меня - еле свожу концы с концами и это после института. У меня отец на заводе Микояна столяром в два раза больше зарабатывает, чем я, экономист на закрытом предприятии.
- Увольняйся и переезжай сюда, - сказал я. - Тебя возьмут на ДОК. Нам выделят жилье, мы будем жить здесь на свежем воздухе, среди девственной природы, здесь есть свои прелести, каких нет, и не может быть в Москве.
-У меня в Москве дядя - министр ... Он, правда, не балует нас своим вниманием, но, я думаю, что если его племянница хорошо попросит, он не сможет оказаться помочь нам, не правда ли? А потом я одна дочь у родителей. Есть, правда, еще брат Борис, но он женат и живет у жены. Кроме того, есть еще одна закавыка. Выписываться из Москвы никак нельзя. Если ты выпишешься однажды и уедешь, это касается и москвичей, которые после окончания института, уезжают по распределению, то в Москве тебя больше никто не пропишет. Все, поезд ушел.
- А как же? Где нам жить? Меня к тебе никто не пропишет, - сказал я.
- Мужа к жене пропишут, равно, как и жену к мужу, была бы площадь.
2
В сельсовете нас расписали в тот же день, когда мы пришли и заполнили заявки. И стоило это всего лишь пятьдесят рублей в качестве презента. У меня еще валялись деньги, взятые в кредит в кассе взаимопомощи Тячевского РОНО. Наша свадьба была очень скромной и малолюдной. Присутствовали только свидетели Аня и Люда, с которыми Валя жила на четвертом этаже в Шаянах.
Через две недели я проводил Валю в Мукачево и в четыре утра посадил на московский поезд номер 16 "Москва - Будапешт". Валя уехала уже не одна. Я хоть и остался дорабатывать положенный срок, но уже как бы ехал с ней. Она уже знала, что станет матерью.
Ей необходимо было морально подготовить своих родителей к тому, что теперь за нею тянется хвост, в результате скоропалительного выхода замуж, без их родительского одобрения и благословения. Теперь чужого, неизвестного им человека, надо принять в свою семью, прописать в квартире, сидеть с ним за одним столом. В будни и в праздники.
Как только она уехала, ко мне в общежитие появился уполномоченный банка, чтоб выяснить, почему я задерживаю погашение кредита. Я пожал плечами, но согласился, что его надо гасить.
− Вам надо вернуться на старую работу, иначе вас ждут неприятности, − сказал он, доставая какую−то бумажку, чтоб ознакомить меня с тем, что в ней написано.
− Да я и так знаю, но думаю: меня уволили за прогул.
− Пока нет. Я говорил с вашим Кривским, он вас ждет.
***
Я снова надел пиджак с университетским значком, и немного помятый галстук. Кривский не вызывал, мораль не читал, а директор школы Биланич приказал готовиться к проведению открытого урока.