— Ну что, будем летать? — спросил Грин.
— Летать не знаю, а ползать — так запросто, — хмыкнул Бибизян.
— Живем, мужики! — у Грина затеплилась надежда.
Убедившись, что все готово к выходу, Грин отпустил всех, кроме наблюдателя, спать. Народ разбрелся по дому, устраиваясь на ночлег. Грин прошел в комнату, где лежал Никита, сел на кровать. При помощи рук, со стоном, закинул ногу, и лег.
Грин думал, что заснет сразу же. Не тут-то было: нужно было привести в порядок мысли, продумать возможные варианты. Все, как в шахматах, на три хода вперед. Грин сел, опершись спиной на стену.
— Что, не спится? — спросил Никита. Он лежал на боку, огонек свечи плясал на блестящих зрачках.
— Думаю, — ответил Грин.
— Я слышал шум мотора. Починили БТР?
— Да, завтра на рассвете попробуем прорваться.
— Слушай, Грин… Только честно скажи, не крути яйца: есть у нас шанс?
— Шанс всегда есть, — ответил Грин. — Так Коцюба говорит. Мы живы, у нас есть оружие, есть транспорт. Значит, еще повоюем. В любом случае, сдаваться я не собираюсь. Мы или прорвемся, или ляжем все. Других вариантов нет.
— Значит, не зря я тебя вытащил, — задумчиво сказал Никита.
— Кстати, вот этого я не понял, — хмыкнул Грин. — Мы ведь не друзья. Мой друг Вайнштейн убил твоего…Давида, как там его звали. Вас с Мишкой приставили за мной присматривать. Чтобы, значит, я не сбежал или еще чего не утворил. Я бы на твоем месте плюнул и сбежал, как все. А ты подставился, вытащил. Почему?
— Своих не бросают… — Никита долго молчал, прежде чем ответить. — В тот момент, кроме тебя, своих не было. Даже не знаю, как это объяснить… я просто сделал то, что было правильно сделать, вот и все.
— А сейчас?
— Сейчас… Не знаю. Ты, и, правда, вывесил флаг вашей Республики?
— Поднял, не вывесил, — кивнул Грин.
— Очень опрометчиво с твоей стороны. Если мы выберемся, тебе будет очень трудно это объяснить. Зачем ты это сделал?
— Трудно объяснить, — пламя свечи дрожало. Грин уставился в потолок, наблюдая, как танцуют тени. — Сегодня, может быть, последний день в моей жизни. Надоело мне… Надоело притворяться. Надоела эта проклятая форма. Надоело тянуться перед ублюдками, и подчиняться их приказам. — Грин ни капли не покривил душой. Подняв над домом флаг Республики, он испытал несравнимое ни с чем облегчение. Пружина в его груди, вот уже второй год затянутая намертво, распрямилась. — Ты помнишь туннель, Никита? Как там было холодно, и одиноко? Как мы там жили, и не могли ничего с этим поделать? Я поэтому тебя не осуждаю, потому что на твоем месте мог бы быть я. Мне тогда просто повезло. А потом пришел Коцюба, и вывел меня наружу. Он дал мне свободу. Дал возможность увидеть небо. А еще, он показал мне, что можно жить иначе.
— Как это — иначе?
— Ты не поймешь, словами это не объяснить… — Грин задумался, лихорадочно подбирая правильные слова. — Просто подумай, пойми, что я, ты, и все мы, для них просто строительный материал. Для всех — для таких, как Фрайман, для Барзеля. Для моего отца. Они не воспринимают нас, как людей. Мы винтики для их механизмов. Игрушки. Инструменты. И для своего Давида ты был просто игрушкой.
— Он меня любил, — Никита закашлялся.
— Да, любил. Как любимую собаку, примерно. Не как человека. Он тебя просто использовал! И все эти, называющие себя властью, они делают с нами тоже самое. А Коцюба… Вот он отнесся ко мне как к человеку. Не как к инструменту, не как к кукле для секса. После туннеля это было… Как солнце, понимаешь? Нет, тебе этого не понять, ты просто никогда не был свободен.
— Кажется, я понимаю, — ответил Никита еле слышно. — Насчет Давида ты ошибаешься. Он был хорошим человеком.
— Не буду спорить, — сказал Грин. — И Габи был хорошим человеком. И Вайнштейн, и Летун, и Райво. Даже Илья Вишневецкий, хоть и не всегда. Но их с нами нет. Во многом из-за твоего Давида, которого ты так любил.
— Ты Коцюбу забыл, — заметил Никита.
— Коцюба жив! — Грин, забывшись, стукнул кулаком по раненой ноге, и скорчился от боли.
— Как это?
— А вот так! Индиго послали ему корабль, — вытирая брызнувшие из глаз слезы, усмехнулся Грин.
— И ты им веришь? — настал черед Никиты усмехаться.
— Верю, — неуверенно ответил Грин.
— Я вот тут подумал, — в пустоту, будто разговаривая сам с собой, сказал Никита. — Как так получилось, что сарацины взяли нас тепленькими? Ведь мы же подготовились. Посты, связь, все дела. А они бац — и в городе…
— Это ты к чему? — напрягся Грин.
— А к тому, что им помогли. Это очень похоже на почерк мутантов. Давид считал, что они специально сталкивают людей лбами, чтобы мы друг дружку истребили, оставив им территорию. Сначала руками Коцюбы и остальных уничтожили Фраймана, потом руками Барзеля — Республику, теперь они привели на нас сарацин…
— Они не… — начал Грин, и осекся. Слова Никиты не стали для него открытием, у него порой мелькали схожие мысли.
— Они не такие, хочешь сказать? Ну-ну, — Никита лег на живот и отвернулся. Грин остался наедине со своими мыслями. Свеча погасла, стало темно, и Грин незаметно для себя уснул.
Бронетранспортер был похож на поставленный на гусеницы мусорный бак — такой же квадратный и зеленый. Коробка коробкой, только лобовой лист наклонный, а так — одни прямые углы. Грин обошел вокруг, постучал по катку ногой. В щель под поднятыми на полметра над землей воротами заглянул первый луч солнца. Солнечное пятно почти касалось начищенных до блеска ботинок Грина. Он оглядел своих бойцов. Все привели себя в порядок, переоделись во все чистое, побрились. Выглядели они устало. Похоже, что только Грин с Никитой ухитрились выспаться. Бледные, напряженные лица ребят Грину не нравились.
— Пять сорок, — сказал Грин, глянув на часы. — Время, товарищи. Загружаемся.
— Я не буду сидеть рядом с покойниками! Выбросьте их отсюда! — Дама лезть в бронетранспортер наотрез отказалась. Первыми внутрь загрузили тела убитых вчера солдат, и Ее Величеству такое соседство пришлось не по душе. Грин махнул рукой, и Слон, шагнув вперед, оттер даму в сторону от откинутого люка. Дама завизжала, и Слон, не глядя, ткнул локтем назад. Визг сменился на бульканье.
— Загружайся. Время не ждет, — сказал Грин, обращаясь к женщине с детьми. Женщина подвела детей к люку, но тут заартачился мальчик. Он схватился за край люка, отказываясь лезть в вонючее чрево бронетранспортера.
— Что, страшно? — Грин наклонился к ребенку. Тот повернул к нему заплаканное лицо, и кивнул.
— А ты не бойся. Смотри, какой у нас БТР! Настоящий танк. Ты катался на танке когда-нибудь? Маленьким нельзя на танках кататься, но для тебя мы сделаем исключение. Приятелям расскажешь, обзавидуются. Ну, давай, — Грин подтолкнул ребенка вперед. Слезы высохли, мальчишка полез внутрь. За ним последовала мама. Девочку поднял и передал с рук на руки Слон.
— Стойте! — пришедшая в себя дама, чуть не сбив Грина с ног, рванулась к бронетранспортеру и с удивительной для ее комплекции грацией скрылась внутри. За ней влез дежурный.
— Ну что, все? — спросил Грин, обводя стоящих перед ним бойцов внимательным взглядом. — Тогда нам пора. Солнце встает, начинается новый день. Я вам вот что скажу: я счастлив быть сейчас здесь, с вами. Мы сами взвалили на себя эту ношу, и теперь у нас нет выбора. Я счастлив, что мне есть, за кого сражаться. Жизнь не имеет значения, важен только долг. А себя не жалейте, это последнее дело, себя жалеть. Выше нос, товарищи! — При этих словах Грина Мишка скривился, но остальные приободрились. Из глаз исчезло ощущение тоскливой обреченности.
Денис и Бибизян влезли на БТР, и помогли забраться Грину. Он с трудом влез в командирский люк, и стал ногами на сиденье. Отмахнулся от Дениса, предложившего ему сесть. Грин не любил бронетранспортеры. Ему было неприятно трястись в стальной коробке, не видя, что творится вокруг, когда каждую минуту в борт может ударить граната. Грин надел каску, развернул пулемет, и взвел затвор. Сразу за командирским люком находился большой квадратный люк, ведущий в десант. Бибизян с Денисом спрыгнули внутрь, оставшись, как и Грин, по грудь снаружи. Каждый вооружился ручным пулеметом. Грин глянул назад.