— Разрешите, Ваше Высочество!
— Не разрешаю! С сегодняшнего дня вы, Кардашев, в чине полковника назначаетесь командиром гарнизона этого городка. Здесь, к нашей радости, будет находиться и резиденция нашего общего друга Павла Хадживранева.
— Как? — спросил новоиспеченный полковник. — Сюда, в этот городок?
Рука его скользнула к поясу, ствол пистолета блеснул возле уха, и окно исчезло в яркой вспышке пороха.
Когда Павел поднялся с мешков, не было ни князя, ни свиты, ни гостей. Наверху он наткнулся на свой френч, но рука отдернулась, не коснувшись его.
И опять на белом скакуне, опять без седла, в нелепом при подобной скачке рединготе, он ринулся через мост, через город и дальше в поля, сознавая лишь то, что все кончено и что он кричит на скаку: «Ай-йа-а! Ай-йа-а!» Но никого не нагнал и на укрощенном усталостью жеребце шагом поехал обратно — к Марине, к Сеферу. Одно было ясно: несмотря ни на что, он будет жить.
У моста его поджидал хозяин — хотел вымолить обратно свой постоялый двор. Он пошел рядом с лошадью, но Павел начал первым: «Еще на рассвете я велел тебе их привести… Этих ребят… И потом я тебя погнал и велел без них живым не возвращаться. Но ты живой! А ребята…» Корчмарь попятился, скатился вниз по берегу, кинулся в реку и истек с водой, истек за мост.
Только теперь Павел впервые по-настоящему увидел мост — такую тонкую, такую прочную каменную дугу. Издали она казалась, наверно, полной окружностью, но сверху, под всадником, прогибалась, превращаясь в эллипс. Надпись на мраморе парапета гласила, что мост — это место, где пересекаются дороги властелина и нищего, где противоположные берега сливаются воедино.
ЭПИЛОГ
С Мариной происходило что-то неладное. Тихий плач, звучавший когда-то в подвале, перенесся наверх, в ее комнаты, и не стихал неделями, месяцами. Она ни о ком не спрашивала, даже о Павле. Словно онемела. Еду ей носили наверх.
Корчма так и осталась гостиной. Ту часть, где были стойка и очаг, отгородили под кухню — старая гречанка гремела там посудой. До обеда она была наверху, с Мариной, потом спускалась, готовила ужин и уходила. Вместо сосны теперь здесь господствовал дуб — большой черный дубовый стол, годный на все случаи жизни. Он оживал только по вечерам и только в том конце, где ужинал Павел вместе с арнаутами.
Сефер расправлялся с мясом левой рукой, правая так и осталась неподвижной и начала усыхать, но винтовка по-прежнему стояла рядом — только слева — прислоненная к черному дубу. Двор охраняли собаки — большие, угрюмые, будто тоже наемные. Арнауты все говорили, что пора возвращаться в Корчу, и все не уезжали, соглашаясь, остаться еще подзаработать.
Как-то, на следующее лето после приезда, сверху спустилась Марина в дорожном костюме и с саквояжем в руке. Было такое же раннее утро. Павел как раз собирался поехать посмотреть земли, лежащие в пойме Марицы. Он покупал землю — та бахча, где когда-то его встретили залпом, теперь принадлежала ему. Он был в высоких сапогах и в этот момент засовывал в висевший через плечо ягдташ хлеб и брынзу, завернутые в салфетку. Сефер стоял рядом, они ехали вместе.
— О! — удивился Павел, увидев Марину. Она спускалась с лестницы, одетая по-дорожному, и ни одна ступень не скрипнула у нее под ногой — будто юбка, блузка и саквояж плыли по воздуху, были бесплотные. — О! — повторил Павел.
— Доброе утро, Павел! Доброе утро, Сефер! — сказала она. И подошла, и поставила саквояж на ковер, не заметив, что тут появился ковер. — Мы, кажется, переночевали, Павел?
— Да, Марина, — ответил он, — переночевали.
— А если так, не пора ли в путь? Расплатись с хозяином, и поехали.
— Но куда, Марина?
— Туда, туда, — сказала она и махнула рукой на север. — Куда собирались.
Он не смог ответить ей сразу. В каком бы беспамятстве она ни жила, слова ее были резонны. Они действительно направлялись на север и здесь остановились только переночевать. В своем забытьи, чуждая его здешним заботам, она, верно, лучше улавливала, к чему призывает их новый день.
— Вот и фаэтон готов, — сказала она.
Коляска и вправду была во дворе, ее не продали — да никто бы и не купил, — только вкатили поглубже, и там, под навесом, укрытая от снега и солнца, она как бы сама продолжала свой путь.
— Расплатись и поедем, — повторила Марина.
— Хозяина нет, — ответил Павел. — Когда придет, я расплачусь. Необходимо терпенье, Марина… Я тебе все объясню…