— Замолчите! — бросил ему через плечо светловолосый и опять повернулся к Павлу, потирая лоб кончиками пальцев.
— Извините, сударь, я действительно сегодня несколько растерян. Плохо то, что я слишком поздно оценил роль этого человека — когда его уже нет в живых. Здесь, в этом политическом вакууме… А вопрос ваш вполне резонен.
— Что ж, тогда за ваше здоровье!
— Нет, я думаю, — продолжал светловолосый, — что республика Хадживранева мало чем отличалась бы от нынешней монархии: та же кастовость, та же социальная структура…
— А что же изменилось в ваших взглядах после этого убийства?
— Я понял, что разверзлась пропасть. Что не стало тех, кому все же не были чужды интересы народа, и кто… Да, я уверен, что такие, как Хадживранев, дали бы дорогу молодым, их новым идеям… Возможно, была бы преемственность. Вот то, что исчезает безвозвратно…
— Да что вы! — воскликнул Павел с горячностью. Ему было приятно, что этот явно образованный человек признает его роль, хотя и толкуя ее несколько странно: как гарантию будущего развития государства, а не как фактор, определяющий его современную форму. При других обстоятельствах он потребовал бы объяснений по этому поводу, но сейчас главным было то, что его считают мертвым. Ему не хотелось больше вспоминать о залпе, о мгновении между жизнью и смертью, а к ним возвращали его пусть даже добрые слова. В нем шевельнулся страх, что все могут признать его смерть реальностью, и навсегда…
— Да что вы! — повторил он. — Вы ведь сами сказали, что у убитого не нашли документов… Почему вы уверены, что это был… — он побоялся произнести свое собственное имя, — именно он. А не какой-нибудь простой смертный вроде нас с вами?
— Хо! — воскликнул толстяк. — Об этом-то мы и не подумали. Действительно, молодой человек, — он тоже обращался уже к светловолосому, — с чего это мы решили, что он не какой-нибудь паршивый купчишка вроде нас?
— Как откуда? Ведь с нами был полковой врач. Вы сами видели, как его вызвали. Труп сейчас у него, в лазарете.
— А откуда он знает, как звали убитого?
— Так сказал ординарец. Кому же знать в нашем государстве такие вещи, как не военным?
После этого не было ни споров, ни тостов. Слова, затаясь, зашипели, зажужжали над столами. Павел оказался один; в нем проснулась и жалость к убитому путнику, и чувство вины — словно он сам дал этот залп. Взорванный миг так и остался при нем навсегда; видно, и впредь сладостное и смертельное будут вместе расти на той самой бахче, а пуля, его не догнавшая, будет стремиться его настичь. Вероятно, убийцы уже проверили документы, и сейчас где-то в этом городе, может быть, совсем рядом, кто-то кого-то распекает, а тот обещает исправить ошибку. «Разумеется, — сказал себе Павел, — разумеется…» Ему стало душно; он подошел к окну.
Снаружи струилась теплая ночь: с тополиным запахом и звоном цикад, с тенью летучей мыши, метнувшейся мимо решетки, с тихой мужской песней под самым окном, с резким стуком копыт за оградой. Верно, кто-то из арнаутов сидел внизу, привалясь к стене, и напевал. Стук копыт стал ближе, проник через ворота во двор, и Павел увидел Сефера верхом на лошади. «Хорош!» — подумал он в ту самую минуту, когда Сефер махнул кому-то рукой, когда тяжелая ладонь хлопнула по решетке перед лицом Павла — будто сам Сефер до него дотянулся. «Хорош!»
Павел снова сел рядом с муфтием. Тот молчал, а снаружи звучала мужская песня. В ее грустном напеве не было ни мелодии, ни даже ритма, просто человек нанизывал слово за словом, одинаково незнакомые, но разные по цене; в одни он всматривался, другие оставлял без внимания, словно вспоминал родные горы, село, свой дом, вспоминал жену и детей — спешил их увидеть и, не успев наглядеться, снова пускался в путь. Его ведь наняли на работу, с которой часто не возвращаются, и даже имени не спросили… «Завтра, — решил Павел, — завтра непременно узнаю, как их зовут!»
— Ну, — сказал корчмарь, — час уже поздний, все поели, попили. Кто местный, спокойной ночи, а приезжим могу показать комнаты.
Павел снова почувствовал вину перед Мариной. Она все еще наверное ждет наверху — голодная, испуганная, терпеливая. Может, она видела в окно, как он подъехал. «Ну конечно же, услыхала стук копыт и стала всматриваться в темноту; что еще может делать девушка, если ее оставили одну-одинешеньку?» Но легче ему не стало. У него было предостаточно времени и чтобы послать ей ужин, и чтобы самому заглянуть ненадолго… И его со страшной силой потянуло наверх. «Но почему только сейчас? И почему у него все время так с ней получается?» Павел встал и подошел к хозяину.