— Уж ты меня извини, любезный, у нас там человек наверху, ненакормленный, мы про него забыли… Подогрей-ка немного мяса.
— Наверху? — воскликнул хозяин. — Вы про барышню из Стамбула? Вы с ней знакомы?
— Должно быть, знаком! Приготовь, я сам отнесу!
— Нет надобности, господин… барышня, верно, спит. Она сперва отказалась. Но я ей все же отнес. А сейчас, смотрю, блюдо стоит у двери. Все подъела, верно, сильно была голодна.
— Но я должен ее повидать!
— Вот закрою корчму, провожу людей, тогда и… Вам ведь тоже нужна комната? Эй, господа, — опять обратился он к сидевшим, — поели, попили, пора и честь знать. Кто наш, городской, спокойной ночи!
Молодой человек поднялся, с ним — еще двое. «Спокойной ночи! — кивнул он налево. — Спокойной ночи! — кивнул он направо, а перед столом Павла остановился. — Извините мой давешний резкий тон, но я вне себя… Честь имею представиться: городской судья…»
— Рад за ваш город! — ответил Павел. — Уверен, что в городе — человечное правосудие, насколько это возможно… Спокойной ночи, и пусть вам достанет смелости на всю жизнь.
Но судья не попрощался, не ушел. Он не отрываясь смотрел на Павла, и глаза его стали еще шире, еще синее.
— Вы, — медленно проговорил он, — вы не такой, как эти… не такой, как все… И вообще… Я уже вам представился… — Он смотрел на Павла выжидающе.
— Представились… случайному путнику. Вы каждый вечер так представляетесь? Каждому?.. Я же, если решу — после долгого размышления, — непременно вас сам разыщу, как избранного… Спокойной ночи!
Можно было подумать, что он добавил «кругом!», потому что юноша резко повернулся и, как по команде, шагнул к двери. «Ведь учился, — подумал Павел, глядя ему вслед, — наверно, в Женеве, тратил родительские деньги, а передо мной, необразованным… Если б отец в свое время послал меня в Европу!..»
Тихо закрылась дверь за черной спиной судьи, заскрипела под ногами деревянная лестница; потом стукнули ворота; но стук их был слишком сильный; и еще, и еще раз; и донеслись неясные голоса: «Эй, хозяин, открывай! Открывай, хозяин!..» Значит, это не был судья.
— Так ведь там же открыто! — сказал хозяин. — Я не запирал… Может кто… — он смотрел на сидящих, — может, кто другой? Я не… — Он смотрел уже только на Павла.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Хозяин вытер руки о передник, снял со стены фонарь, наклонил его к горящей лампе и, сорвав с фитиля пламя, пошел к двери. Он высунул фонарь за порог, постоял так и вдруг начал пятиться; вслед за ним, врезаясь в свет фонаря и толкая хозяина в грудь, вступил в корчму сверкающий пистолет. Это был пистолет Сефера. Он остановился лишь тогда, когда спина хозяина уперлась в стойку.
А ворота едва сдерживали удары и крики: «Отворяй, хозяин!» Им коротко отвечали арнауты, что уже поздний час и свободных мест нету. Павел снова сел, налил мавруда, но отпил самую малость. Это ломились не крестьяне и не торговцы. Возчики тоже так не кричат. Павел отпил еще глоток. Он чувствовал на себе взгляды тех, кто сидел за столами, и уже точно знал, что это они — явились исправить свою ошибку.
Он сидел, прикрыв веки, ждал, когда стычка перешагнет порог, и последний глоток вина принял, как предсмертное причастие. Со стороны двора щелкнул ружейный выстрел, глухой и короткий — видно, пуля попала в доски, — щелкнул красноречиво, и крики за воротами оборвались; потом тишину заполнила ругань; а рюмка была пуста. Рядом со стойкой была деревянная лестница, ведущая на второй этаж. В случае прорыва Павел мог бы отстреливаться сверху, с удобной позиции. Он встал.
— Хозяин, гаси лампы! И фонарь гаси!
— Это еще почему? По какому праву? — огрызнулся корчмарь. Звук человеческого голоса, пусть даже произнесшего строгий приказ, вернул ему самообладание, будто безмолвный пистолет, направленный на него в упор, стал казаться не таким страшным.
— Уже поздно, — сказал Павел. — Пора спать.
— Но у меня пусто! С какой стати терпеть убыток?
— Как? — удивился Павел. — Разве я не сказал, что снимаю весь постоялый двор? Да, да, оба этажа! И сарай, и конюшни… И даже двор! А плачу золотыми! Так что… Поди и сам крикни, что мест у тебя нету. Все забито — пришел обоз…
— Да нет никакого обоза, и ты ничего не платил! Даже за постель. Приехал, поел, попил, с судьей повздорил… и все тут.
— Память тебя подводит! Ах, да! Вот золотые! — Павел расстегнул френч, сунул руку за пазуху, и три золотых, звякнув, упали на стол. — Так давай же, гаси лампы… В последний раз говорю!