И тут раздался другой голос, женский; он настойчиво звал: «Павел! Павел! Ты слышишь меня?» Пол разверзся перед изумленным судьей. Показалась прелестная девичья голова и плечи. Это была барышня из Стамбула, спутница Хадживранева. Но она звала его так настойчиво, будто была женой.
— Слышу, Марина, — ответил Хадживранев. — Впрочем, опасность уже миновала и ты можешь перебраться на верхний этаж.
— Сефер бредит! — сказала девушка. — Он потерял много крови и бредит! Медвежье сало не вымогает.
— Да, конечно, — ответил Павел, — оно поможет, когда остановим кровь. Сейчас пошлем за доктором, Марина.
— Мадемуазель Кирякова, — выпятив грудь, повернулся адъютант. — Имею честь… Я слышал о вас. Сюда прибудет врач из свиты Его Высочества.
Она словно не слышала его и снова позвала:
— Павел!
— Что, Марина?
— Не езди на встречу.
— Какую встречу?
— С самозванцем.
— Я никуда не собираюсь, Марина, — ответил он. Судья впервые видел его таким растерянным. — Ты же знаешь, что, возвращаясь на родину, я дал обещание не участвовать в политической жизни. А встреча с князем — политический акт. Знаешь, что я не делаю опрометчивых шагов. Спускайся вниз, Марина, и жди доктора.
А когда она исчезла под полом, и когда Павел сказал адъютанту: «В сущности, ведь это так. Я обязался отойти от всяких дел», и когда судья вскричал: «Но это глупость, господин Хадживранев, вы не имеете права дезертировать!» — тогда адъютант добавил: «Я уже говорил вам и могу напомнить, но…» Он осекся и взглянул на судью. Это «но» означало: «Для этого мы должны остаться одни».
В голосе его уже не было прежнего смущения, и в манере держаться тоже. Он уже не ждал ответа, а, заняв у окна место Хадживранева, повернулся к собеседникам спиной и, скрестив руки на груди, заговорил:
— Эта встреча с князем все равно состоится. Сами подумайте, разве он может вернуться отсюда ни с чем? Да еще вместе с журналистами и дипломатами? Да, да, с ним едут и дипломаты! Как вы себе это представляете? И так как от этого никуда не денешься, вам остается только подумать, что вы можете извлечь из этой встречи… А господин судья должен вернуться на мост. У него там свои дела. Им нужно подготовиться… Дело будет рассматриваться сегодня, господа. Высочайшая воля оглашена, и, следовательно, отмене не подлежит.
— Ерунда! — сказал Хадживранев. — Судить тех, кто спас корону от позора?
— Как бы то ни было, но сегодня вынесут приговор кое-кому из нападавших и кое-кому из здешних мятежников. Вы, господин Хадживранев, встретитесь сегодня с князем, и от вас зависит, кто будет помилован. Жизнь этих людей в ваших руках. А теперь я хотел бы остаться с вами наедине.
Судья отступил назад, стараясь поймать взгляд Хадживранева. «Я уйду, конечно, уйду. Мое место там, на мосту…» — говорил он, пятясь к двери; а Хадживранев все еще думал; он протянул руку к кувшину с вином, налил и все думал. «Мое место там, на мосту… — повторил молодой человек, — с теми, с кем я вчера защищал великую идею и с кем сегодня пойду умирать…»; а Хадживранев сделал глоток; вздохнул — вино показалось на этот раз не таким вкусным, поставил стакан на красную полосу; потом на зеленую; снова поднял и с руганью швырнул его в обитую жестью стойку. Вино брызнуло следом за стеклом и обе струи со звоном и плеском разбились вдребезги; а Хадживранев снова выругался — голос его был подобен реву; и опустился на прежнее место; и уронил голову на руки; низко уронил, почти на скатерть; и из-под рук его выполз беспомощный голос: «Сделайте что-нибудь для этих людей. Прошу вас».
Судья вышел, как пьяный, шатаясь. Он помнил только, с каким трудом он добрел до моста, ничего не видя, кроме дороги, которая вела его к друзьям. Они были там, будто ждали приказа продолжить бой. Двое постарше чином сидели у парапета, привалившись спинами к мраморной мудрости, третий — подпоручик — стоял, опершись локтями о каменный парапет, и, сдвинув фуражку на затылок, по-мальчишески увлеченно плевал с моста, стараясь попасть в стремнину. Он первым заметил судью, повернулся, вытер губы и стал ждать. Может быть, что-то сказал другим, потому что они тоже повернули головы. Было бы естественно, если бы они спросили, что происходит на постоялом дворе, но они не спросили. Просто следили за его помутившимся взглядом и нетвердой походкой, а он, карабкаясь к ним по дуге, вскарабкался и к утерянной было ясности мыслей. Ему хотелось все объяснить им, все по порядку, рассказать, как он наблюдал там и силу и слабость, но все уместилось в короткой фразе: