А может, это уже произошло, и безвозвратно, раз для других он только тень былого — отсюда и почет ему как тени. И полумрак вокруг — былой, церковный, и на зубах скрипит не эмаль, а известка… Теперь же он должен вникнуть в слова о напитках и закуске; вникнуть в этот знакомый мужской голос, в знакомый звон… да, звон шпор, прозрачный серебристый звон. Все остальное — кроме шпор — стало ненужным и ничего незначащим. И прежде чем звон их замолк, он закричал им вслед, закричал, чтобы поверить, что сам он еще жив:
— Адъютант! Значит, по всей Мёзии, говорите, прошли дожди? И кукуруза будет отменной?
— Так точно! — звякнули вдалеке шпоры. — Обильные… над всей Мёзией. И кукуруза, и подсолнечник, и хлеба, и травы…
И сидя вот так, расслабившись, у стола, он мысленно повторил весь путь — и бегство, и возвращение. Он останавливался лишь ненадолго — отметить, что до сих пор не прислали врача для Сефера, и напомнить корчмарю о фасоли: «Полный горшок, и смотри, чтоб была такая же вкусная! Для молодых ребят на мосту!..»
…И пристав из Татар-Пазарджика снова явился ему: запыхавшийся, потный, топочущий, будто Павел ничего не знал об опасности; и снова настаивал, чтобы он бежал, и крестился. Исмаил-ага снова твердил: «Лавку открой, лавку в Багдаде!» А муфтий — тот все время присутствовал, не уходил и не приходил, сидел, словно прирос к столу, и даже не смотрел в сторону Павла. «Посмотри мне в глаза!» — «Нет у меня глаз, — отвечал муфтий, — и это удобней!» И он, вероятно, был прав, потому что те, кто умел смотреть в глаза, плохо кончили. Пара черных глаз навсегда угасла от его, хадживраневой, пули, а пару других — светлых, восторженных, в ореоле из золотой шевелюры и бороды — уже ждала виселица.
«Это еще неизвестно! — сказал себе Павел. — Его Высочество может и отменить. Да…» — И замолк, и принялся тереть лоб. Впервые он так назвал князя, про себя, не вынуждаемый к этому этикетом или чьим-то присутствием. «Высочество?.. — повторил он и прислушался — как бы желая понять, где жужжит муха, и прогнать ее. — Высочество…»
«Я же тебе говорил, — сказал Тымрышлия, снова заслонив дверной проем, — нескольких ружей хватило бы, нескольких ружей!» И снова исчез за горами — долами. Но всего нужнее Павлу был сейчас ополченец. Прежде всего его обманули там, на границе, обворожив блеском глаз и преданностью, а конь-то выдан был по приказу Кардашева. «Только из преданности, ваше …ство, — подтвердил и сейчас ополченец, возникнув вместе с пограничной заставой и близлежащей равниной. — Какой тут обман? Разве мы не спасли вас?» Спасли, и в этом ополченец был прав. И Павел отпустил его восвояси. Потом его дважды застрелили и все же дали возможность сражаться, здесь, на этом постоялом дворе, показать свое мужество — как на сцене. Теперь Павел был уверен, что во время боя кто-то откуда-то наблюдал за ним, то довольный, а то и не довольный его игрой, и что этот кто-то продолжает наблюдать за ним и сейчас.
Кто он? Вероятно, останется невидимым до конца, а может, и после конца. Но под этим взглядом Павел выпрямил спину и вдохнул поглубже, и расправил плечи — не таким уж он был одиноким. На полосатой скатерти блестел стакан. Он налил, собираясь сказать: «Не останавливай меня, любезный, я привык к нему с младенчества!» И поскольку адъютант уже сидел нога на ногу, Павел продолжил: «Многого мы не сказали друг другу, но полагаю, от недостатка времени». — «Вот именно, господин Хадживранев! — согласился адъютант. — У нас все впереди». — «Дай-то бог! Но при всей нехватке времени ты успел сказать, что Мирский недоумок. Почему? Ведь вы, в сущности, одних с ним взглядов. Не так ли?» — «От здешних офицеров меня отделяло слишком большое расстояние, и мы не могли как следует узнать друг друга. К тому же они меня презирали». — «Значит, вы хорошо знали друг друга, — возразил Павел, — и в этом-то, по-моему, вся беда!» — «Не печальтесь о них, господин Хадживранев, они сами выбрали для себя роль дичи». — «Я тоже был дичью, — заметил Павел, — и, как видно, ею и останусь, хотя я отнюдь не стремлюсь к этой роли». — «Но я же вам показывал, здесь всего несколько пуль для наивных людей». — «Да, но вы не считаете тех, что во дворе, в подвале! Есть и жертвы. Те, кто стрелял, не могли быть уверены в том, что я именно здесь! Я хочу, чтоб вы прямо ответили: знали они или нет?» — «Они не знали, где им знать, но зато знал я». — «Откуда?» — «Ваше досье у меня. Мы все о вас знаем и потому и делаем на вас ставку». — «Нет, ты ничего не ставишь, ты только загребаешь выигрыш». — «Это звучит обидно, господин Хадживранев! Я ведь тоже рискую: с этим жеребцом, с пограничниками… Или вы воображаете, что все происходит само собой? Нет, все это делается только в исключительном случае и ради исключительного человека… Не сомневайтесь! Не дезертируйте! Мы заслуживаем вашего доверия». — «Благодарю вас, адъютант!» — сказал Хадживранев, поднял было кувшин с вином, но тотчас поставил на место. Стакан остался пустым…