— Его… — старый торговец устало опустился на своё место и осёкся. У него не было ответа на этот вопрос. Не было ответа, который удовлетворил бы каждого из этих хитрых, судебных ищеек. Точнее, у них он уже был. Макдональд чувствовал ликование, исходящее из сердец окруживших его, людей. Они были рады наконец поставить его на место. Некогда его слово было важнее жизни каждого из них, но сейчас… Сейчас они находились на ступень… Нет! На несколько ступеней, выше. Однако же, его лицо оставалось беспристрастным и спокойным. — Его нет у меня с собой…
— Мы подождали достаточно времени, мистер Макдональд. Наши агенты обыскали каждый уголок республики, и не нашли никаких упоминаний о том человеке, которого вы описали в интервью. У вас нет свидетеля, который мог бы подтвердить ваши мотивы, а значит, мы будем исходить из уже имеющихся, фактов, — судья, чьё имя было сокрыто за несколькими слоями напыщенной секретности, во имя безопасности, выпрямил свою спину, и стал ещё на несколько миллиметров, выше. — Итак. Ричард Тарталл Макдональд, — он учтиво подождал, пока торговец преодолеет боль в затёкших суставах, и встанет со своего места. — Вы обвиняетесь в измене, махинациях с земельными участками на территории новых миров, и контрабанде, включающей пункты незаконного оборота оружия. Вам есть что сказать в своё оправдание?
— Значит, ваше основное доказательство моей вины — то самое интервью, я правильно понял? — Ричард Макдональд говорил с судьёй, однако его взгляд ни на мгновение не отрывался от стола, на котором вовсю резвился отчётливый, солнечный зайчик, отброшенный чем-то, по ту сторону множества окон, здания сената.
— Именно так, мистер Макдональд. Вы совершили несусветную глупость, когда решили, что можете публиковать свои грехи безнаказанно. Всю свою жизнь вы творили злодеяния, находясь в тени. И лучше бы вам не выходить на свет.
— Вот и отличненько, — глава величайшей торговой гильдии в один момент изменился в лице, и каждый, кто смотрел на него свысока всего мгновение назад, внезапно осознал собственное место в текущем положении дел. Никто из них всерьёз не задумывался над главным вопросом, который буквально витал в мыслях каждого, кто читал интервью, а так же в головах всех тех, кто наблюдал за процессом с широких экранов собственных телевизоров.
«Так был ли всё-таки Джон Харлайл»?
И все они — поняли всю серьёзность упущения, когда двустворчатые, огромные двери, зала Сената, внезапно отворились, и в зале, напоминающем воронку, где место сливного отверстия должно было бы находиться ровно там, где сидит Ричард, зазвучал новый голос.
— Прошу меня простить, господа, — человек в длинном плаще, и широкополой шляпе прямиком из старых кинолент, нагло шагнул сквозь строй растерявшихся, охранников, и устроился возле пустующей, стойки главных свидетелей. — Слегка задержался. Было весьма нелегко взять отгул в том заведении, в котором мне пришлось провести несколько последних лет жизни. Знаете… Там не особенно лояльно относятся к важным делам своих «гостей», да и в общем и целом, царит то ещё бескультурье.
— Кто вы такой, и как посмели нарушить святость неприкосновенности судебного процесса, великой республики? — будь Верховный судья ещё хотя бы чуточку разъярённее, он скорее всего, встал бы на стуле во весь свой могучий рост, однако, он всё же сдержался, и лишь вскинул свой плоский, словно облицовочный кирпич, широкий подбородок.
— Джон Уильям Харлайл собственной персоной, ваша честь, — торговый агент уверенно сдёрнул со своей головы шляпу, и сунул её в руки государственного адвоката, которого предоставили Ричарду вместо его собственной армии весьма эффективных, юристов. Никто не хотел давать ему и шанса на оправдание, а посему, и тот замызганный адвокатишка, за всё время так и не произнёс ни единого слова. Дальнейшие слова Джона были сказаны настолько тихо, чтобы его слышал только он. — Помнёшь или потеряешь — сломаю тебе обе руки, дружище.
— Джона Уильяма Харлайла не существует! — судья выкрикнул это так, словно его слова были единственной возможной истиной, которая только могла звучать на просторах вселенной. Собравшиеся же сенаторы, лишь решительно одобрили его заявление дружными и ритмичными, кивками.