Из номера веяло древностью. И чем-то ещё: тёплым, живым и домашним. Наверняка эту живую нотку привнёс нынешний постоялец.
— Подожди пока здесь, — сказал он, закрывая дверь на ключ. — Я воду включу. Её приходится долго сливать, пока горячая не потечёт.
С этими словами он скрылся в санузле. Через несколько секунд послышался плеск воды.
— Там на раковине щётка, — сказал Филипп Петрович, когда вернулся. — Ей можно брюки почистить. И на вот, возьми, надень.
Он достал из-под кровати новенькие пластиковые шлёпанцы и подвинул ко мне. Я осторожно снял кроссовки и переобулся.
— Полотенце на сушилке. Оно большое, ты в него завернись, как в халат. Потом на сушилку штаны повесь, а я её включу. За полчаса, думаю высохнут… ты как себя чувствуешь в целом? — вдруг спросил Филипп Петрович, взглянув на меня и нахмурившись.
— Бок болит… — честно признался я.
— Так, значит, под душем долго не стой. Ополоснулся — и сразу выходи. Если чувствуешь, что плохо стало — зови.
— Ладно… — кивнул я.
Кое-как очистив брюки и ветровку, я разделся. Посмотрел в старое зеркало на свой бок. Там красовался огромный фиолетовый синяк, который, казалось, темнел с каждой секундой.
Ополоснувшись, я завернулся в большое розовое полотенце, повесил на его место брюки с ветровкой и вышел обратно в комнату.
Филипп Петрович сидел возле стола, на котором откуда-то появился вычурного вида фарфоровый чайник. Рядом стояли две такие же чашки.
— Присаживайся, сделай пару глотков, — сказал он, разливая по чашкам чай, аромат которого поплыл по комнате.
Я осторожно, стараясь не потревожить бок, сел на краешек соседнего стула. Поднёс чашку ко рту, понюхал. Пахло приятно: недавно прошедшим летом, солнцем и дальним озером.
Сделал глоток. Тут же почувствовал, как по телу поплыло приятное тепло.
— Это какая-то лекарственная трава? — предположил я.
— Самый обыкновенный красный чай из провинции Юньнань, — ответил старик.
Я кивнул и сделал ещё один глоток.
— А вот чайник — настоящий, — продолжал он. — Скажи, ты ведь видишь это?
Я посмотрел на пузатые фарфоровые бока. И вдруг почувствовал уже знакомое покалывание в позвоночнике и в кончиках пальцев. Совсем как недавно, когда я впервые потрогал кроссовки.
— Да… — выдохнул я, осторожно прикоснувшись к горячей гладкой поверхности.
Перед мысленным взглядом вдруг возникли горы, сплошь заросшие густым лесом, жаркое южное солнце, крохотная лодчонка, плывущая по глади спокойного озера… видение быстро растаяло, оставив лишь отголоски эмоций.
— Так странно…
Мне вдруг очень захотелось обладать этим чайником.
— Он, наверно, очень дорогой? — предположил я.
— Как и все настоящие вещи, — улыбнулся Филипп Петрович. — Как твои кроссовки.
— Что значит «настоящие вещи»? — спросил я.
— Ты ведь уже понял это, верно? — вопросом ответил старик.
— Пожалуй… но как-то не до конца, если честно…
— Ты чай не забывай пить. Заварка из этого чайника даёт здоровье. Тебе бы пришлось в больницу ложиться, а так завтра к вечеру будешь в норме. Синяк, правда, ещё пару дней будет проходить — но от него останется так, одна видимость… ничего опасного.
Я сделал пару глотков.
— Что касается настоящих вещей, — продолжал старик, — лично я считаю, что иногда мастер, работая над каким-то изделием, передаёт ему значительную часть своей души. Порой даже всю душу. Из-за этого простая вещь становится особенной. Настоящей. Она приобретает определённые… скажем так, ценные свойства. Как этот чайник.
Я снова потрогал белую поверхность. Видение не вернулось, но ощущение электричества и странного, приятного возбуждения осталось. Больше того, оно будто бы стало отчётливее.
— Настоящую вещь нельзя сделать намеренно, — продолжал Филипп Петрович. — Мастер может учиться всю жизнь и достичь огромного совершенства в своём ремесле. Он будет создавать качественные изделия. Но может так сложиться, что у него никогда не выйдет ни одна настоящая вещь. И наоборот: возьмём простого парня из бедной семьи, который лишь недавно получил работу. Он сидит по двенадцать часов на смене за верстаком в тёмном и душном цехе или даже на конвейере. Но всё равно он счастлив, потому что альтернатива в его стране — вполне реальный голод. А у него семья, которую теперь есть на что кормить. И вот, в один ослепительный момент он вдруг испытывает непреодолимый порыв поделиться чем-то важным с этим миром. Тогда из-под его рук выходит настоящая вещь. Этот момент созидания всегда случаен, но чаще всего он связан с каким-нибудь значимым событием в жизни мастера. С потрясением — не важно, позитивным или негативным. Вполне может быть, что твои кроссовки сшил мальчишка твоих лет. Кто знает, что с ним случилось?.. может быть, узнал о поступлении в престижную школу на международный грант. Или его любимого дворового пса сбила машина, а он весь день будто бы чувствовал его присутствие и ловил знакомый запах шерсти во время коротких перерывов…