«Ему нужен новый костюм».
Лишних денег у нее не было.
Она заложила в ломбард единственное колечко, доставшееся в наследство от матери.
С этого дня каждый вечер после работы она шла в магазины, где продавались ткани для мужских костюмов. Муж ничего не знал об этом.
Любовно глядя на нее, он говорил:
— Что с тобой? Ты все худеешь. Нужно остановиться.
— Это я всегда осенью, — устало улыбалась она, — потом я наберу вес.
— Нет, нет, — в ужасе махал он руками, — терпеть не могу толстух.
Он и представить себе не мог, как утомляется в долгих поисках его жена. Ее сдавливали в троллейбусах и автобусах, она шла пешком к магазинам, куда еще не были проложены пути, стояла в очередях, поднималась в отделы тканей, которые почему-то находятся всегда на верхних этажах. Время шло, а она не могла найти ничего подходящего. Продавцы уже знали придирчивую покупательницу и при ее появлении поспешно уходили.
Наконец-то ей повезло. В неприметной лавке, на окраине города, она нашла ткань мягкую, тяжелую, из чистой шерсти глубокого синего цвета, с белыми ветвистыми молниями. Такой ткани она не видела ни на одном мужском костюме.
Она была счастлива, как в день свадьбы.
Дома она раскинула эту ткань на широком пружинистом диване и, волнуясь, словно при первой встрече, ждала Мужа.
Он долго не мог вымолвить ни слова, а потом сказал:
— Это кому?.. Зачем?
— Это тебе, на костюм, — мужественно сказала она. — Такого не будет ни у кого.
— У меня есть костюм, прочный, хороший, больше мне не нужно, я не артист.
— Тебе нужен костюм, — неожиданно твердо сказала она. — Тебе приходится бывать в таких местах, где судят по одежде. Не спорь со мной. Слава богу, мы так мало живем вместе, что еще не научились ссориться. Если ты откажешься, я заплачу, — улыбнулась она радостной улыбкой.
Он не хотел, чтобы она плакала, и не спросил, где она достала деньги на материал.
Костюм шили в лучшем ателье. Так хотела Жена, и Муж снова согласился с ней.
На первую примерку они пошли вместе. Высокий, седой, похожий на дипломата в отставке, закройщик, чуть склонив голову, вежливо сказал:
— Простите, мадам, может быть, вы позволите мужчинам остаться вдвоем!
— Я не мадам, — ласково и строго сказала она, — я Жена и знаю его лучше, чем вы.
— Не сомневаюсь, мадам, но, извините, это совсем другое.
Она осталась в примерочной, хотя Муж подавал ей отчаянные знаки, а закройщик, не будь он так воспитан, бросил бы сантиметр, бумажку с записями и ушел бы работать в другое ателье.
Потом она ходила с Мужем на все примерки, давала закройщику советы, и он с гордо-обиженным лицом принимал их.
Новый костюм был сшит по моде тех лет: с высоко поднятыми ватными плечами, с широкими брюками, закрывавшими туфли до самого носка. Муж носил его редко — в те места, где судят по одежде, в театр и в гости.
Прошли годы, они прошли для Жены и Мужа так же обидно быстро, как проходят для всех.
У Мужа теперь было видное положение. Жена по-прежнему работала в библиотеке на абонементе.
Они жили в просторной квартире, выходившей зеркальными окнами на светлую реку. В этой квартире была бронза, красное дерево и хрусталь. В спальне стояли два старинных шкафа. В одном — платья Жены, в другом — костюмы Мужа. Их было много. Жена теперь не участвовала в примерках. Муж говорил:
— Извини, я лучше пойду со своим приятелем, он понимает больше нас с тобой в этом деле.
В шкафу Мужа, в углу находился и синий костюм, с белыми зигзагами молний. Он казался чужой птицей в пестрой стае новых костюмов.
Муж не раз говорил Жене:
— Послушай, зачем мы храним его, он отслужил свой век.
— Пусть висит, — просила Жена, — он никому не мешает.
Муж нехотя соглашался с ней.
Однажды муж собирался на торжественный вечер, где он был самым видным лицом.
Обычно Жена отправляла его на все торжественные вечера, советовала, какой надеть костюм и какой галстук. В этот вечер ее не было дома.
Рассеянный, думая о какой-то сложной конструкции, которая только сейчас пришла ему в голову, Муж механически надел первый попавшийся костюм и галстук.
Сняв с него пальто, старичок-швейцар сказал:
— Ишь вы какой красивый сегодня, совсем как жених.
«Побольше на чай хочет старик», — улыбнулся он и дал швейцару рубль.
Лишние деньги у него были.
Затем он подошел к большому зеркалу, взглянул на себя и ужаснулся.
На нем был надет старый синий костюм с ватными высокими плечами и широкими раструбами брюк.
Он хотел тотчас же уйти домой, но к нему подлетела хорошенькая девушка и, взглянув на него восторженными глазами, воскликнула:
— Ой, какой вы сегодня, просто не узнать, будто на двадцать лет моложе.
Затем начали подходить обыкновенные и видные лица, женщины и мужчины, старые и молодые. Все говорили одно и то же.
Он не выдержал и ушел домой с торжественного вечера, хотя должен был сидеть на главном месте.
— Почему ты так рано? — спросила Жена.
— Почему? Вот почему! — рассердился он и сообщил все, что было с ним. — Я не понимаю, отчего они все так глупо льстили мне? Неужели оттого, что я занимаю видное место?
Жена промолчала. Не могла же она сказать ему, что сегодня день их свадьбы и старенький синий костюм, в который было вложено столько любви, радости и счастья, сделал его в этот день таким же молодым, каким он был в низенькой комнате на седьмом этаже без лифта.
Она не могла этого сказать Мужу, потому что он никогда не верил в сказки.
Два поэта
Семи лет от роду, в день рождения Мамы, он написал первый стишок, растрогавший не только родительницу, но и родственников и гостей. Правда, слово «мама» у него рифмовалось со словом «бабушка», а слово «папа» — со словом «Генриетта», именем молоденькой сослуживицы Папы. Но были в этом стихотворении искренность чувства и ребячье знание жизни.
— Умница ты моя, — погладила Бабушка мальчика по голове, — ценишь мою работу, не то что некоторые, которые…
— И мамочку не забыл, — поцеловала его Мать.
Тетя Генриетта посмотрела на него такими глазами, какими она смотрит только на Папу, а Дядя, специалист по гужевому транспорту, подняв стакан с недостаточно очищенной жидкостью, рявкнул:
— Дернем за нашего парня.
— Поэтом можешь ты не быть, но… — начал Папа-лектор.
Хор протестующих голосов не дал ему закончить неуместное высказывание.
Десять лет, пока Мальчик учился в школе, он не написал ничего, даже какого-нибудь сонета.
Папа считал, что его сын поумнел и понял: стихи писать не так просто, как удить рыбу, хотя и это занятие нелегкое в наши дни загрязненных речных водоемов. Папина Генриетта презрительно думала: «Разве может талант расцвести у сына такой матери!»
Гужевой Дядя объяснял, что и с конями бывают такие случаи: накапливают они силу с запозданием, а тем более человек — он слабее.
Мама Мальчика никому не открывала своих потайных мыслей, радуясь, что сынок одумался и будет инженером, или архитектором, или даже директором универмага.
По окончании школы Мальчик, теперь уже Юноша, удивил всех.
На выпускном вечере он в присутствии недавних учащихся, наставников и людей, ведающих городским образованием, прочел поэму «Школа — оплот». Не было при чтении этой поэмы ни всхлипываний, ни веселых разговоров. Все выслушали ее в том строгом внимании, какое бывает, когда оглашают торжественный приказ в воинских частях. Стиль юного Поэта изменился. Рифмы стали гладкие и ровные, как частокол в заборе: «славный» и «главный», «честь» и «месть», «розы» и «морозы». Лишь один раз он сплоховал, срифмовав «чурбан» и «баран», но такое случается и со знаменитыми поэтами.
Дело было не только в строгих рифмах, но и в значительном содержании. Стихотворец сравнивал школу с океанским кораблем, директора — с капитаном, бесстрашно ведущим корабль навстречу штормам, учителей — с опытными штурманами, учащихся с матросами, готовыми, если понадобится, самоотверженно умереть. Немало места он уделил людям, ведавшим городским образованием, лоцманам, знающим опасные иностранные рифы и мели, угрожающие кораблю.