– Ай! Бо-о-ольно! – закричал я.
– Терпи, – сказала она. – Как ты вообще умудрился? Ей-богу, не ребенок – а беда какая-то! Ну скажи мне, как можно было приклеить к ушам куски пластмассы?
– Это не я! Это ребята! Они спросили, хочу ли я быть супергероем. Я сказал «да». А они сказали, что я теперь – человек-самолет.
Мама не оценила шутку.
– И все-таки, может, не стоит отправлять его на все возможные секции от-тновременно? – не унимался отец.
Он отдирал закрылки от моих пальцев и бросал их в эмалированную кастрюлю с теплой водой, стоявшую рядом.
– Ребенок должен всесторонне развиваться, – сказала мама. – Ты у нас умник, но почему-то ничего никогда не знаешь. Прочитай любую книгу по детской психологии. Детский мозг как губка: он впитывает информацию в семь – слышишь, в семь! – раз интенсивнее, чем мозг взрослого дурака.
– И что с того? – спросил отец. – Это вовсе не значит, что он т-толжен пахать за семерых. Ты веть помнишь себя в тетстве, ты наверняка уже знала в тесять лет, что тебе нравится, а что нет.
– Да ничего я не знала ни в «тетстве», ни в «тесять лет»! – Мама всегда издевалась над его произношением, когда они спорили.
Она выдернула у меня из волос деталь «Ил-2, штурмовика».
– Ай! Бо-о-ольно!
– Терпи. Это что такое? – Она показывала мне деталь.
– Это ротор, – сказал я. – На него крепится винт.
– Вот видишь! – сказала мама отцу. – Даже если ему не нравится то, что он делает, возможно, эта информация пригодится ему в будущем. Человек должен быть всесторонне развит. А ты знаешь, что такое ротор? Вот и я думаю, что нет.
Я хотел почесать затылок, но отец схватил меня за руку.
– Кута? У тебя руки в ацетоне.
– Но у меня чешется.
– Чешется у него! Где чешется?
– В затылке.
Мать с отцом стали вместе чесать мне затылок: мама левое полушарие, папа – правое. Мама чесала нежнее.
– Скажи: тебе нравится секция авиамот-тэллирования? – спросил отец.
– Ну, вообще-то… – начал было я, но мама меня перебила:
– Перестань портить ребенка!
– «Портить»? С чего это? Я просто хочу узнать больше о его претпочтениях. Разве тать ребенку то, что он хочет, – это не самое лучшее воспитание?
– Брось! Ты прекрасно знаешь, что воспитание состоит из ограничений. – Мама презрительно посмотрела на него. – Дешевый трюк!
– Какой трюк? Нет никакого трюка!
– Ты пытаешься выставить меня ответственной за все ограничения, а сам эдак исподтишка даешь ему мнимую свободу. Это популизм.
Они стали ругаться, продолжая чесать мой затылок.
– «Популизм»? Нет никакого популизма!
– Перестань делать это!
– Телать что?
– Ты все время повторяешь последнее мое слово.
– Слово?
– Ну вот опять!
– Опять?
Отец улыбался – ему нравилось злить ее.
– Мам, пап! Мне больно! – подал голос я, и они перестали чесать мой затылок.
– Ты предлагаешь дать ребенку свободу, – сказала мама. – Но он же ребенок. Если детям дать свободу, они через час заболеют, объевшись мороженого. А через сутки превратятся в чумазых мартышек.
– Может быть, в этом твоя проблема? – сказал отец. – У тебя комплекс Атланта: тебе кажется, что небо рухнет, если ты не бутешь его тержать. Просто ослабь хватку. Совсем чуть-чуть. Перестань тержать небо.
Повисла тишина. Мои родители смотрели друг на друга, я смотрел на них снизу вверх, сидя на табуретке, все еще облепленный деталями «Ил-2, штурмовика».
– Ты – прямо типичный козерог, – сказала мама презрительно.
Отец закатил глаза: «О господи! Опять».
– Ну, конечно, – вздохнул он, – звезты виноваты.
– Можешь сколько угодно издеваться над астрологией, но все твое поведение сейчас доказывает, что я права. Ты – упертый, упрямый скептик, как и все козероги.
– То есть, по-твоему, я не верю в астрологию потому, что я козерог?
Мама хотела ответить ему, но не нашлась и повернулась ко мне:
– Петро, сынок, скажи: может быть, ты хочешь записаться в какую-то конкретную секцию?
– Или уйти из какой-нибуть, – добавил отец.
Я испуганно смотрел на них снизу вверх. Это был первый раз в моей жизни, когда родители спросили мое мнение. По спине, вдоль позвоночника, гадко щекоча, прокатилась холодная капля пота. Я видел глаза отца – я знал: он ждет от меня поддержки его математической линии. Но я не мог – ведь я хотел совсем другого.
– Я хочу быть антропологом, – сказал я.
– Чего-о? – Они переглянулись.
– Простите, – пробормотал я, глядя на свои ладони, облепленные бомбами и закрылками «Ил-2, штурмовика». – Я много думал: я всегда мечтал путешествовать и изучать странные вещи. Я люблю странные вещи. А недавно я узнал, что существует такая профессия – антрополог. И я решил, что буду антропологом.