— Не сердись на него и не делай поспешных умозаключений. Я понимаю. В самом деле, какое еще впечатление может производить этот угрюмый старик, если не отталкивающее? Но ты еще удивишься, какой обманчивой может быть внешность. Внутри этого немого, неопрятного старика таится кристально чистая душа, какой в нас с тобой уж не сыщешь.
— Он немой? — переспросил я удивленно. Это многое объясняло.
— Немой.
Я не нашелся что сказать в ответ. Мне стало стыдно за мои недавние слова, отпущенные в адрес старика, хотя меня по-прежнему одолевали сомнения по поводу «кристальной чистоты» его души.
— Ко мне обращаются как к миссис Фостер, как и положено обращаться к камеристке, — заметила женщина, — Но я никогда не была замужем. Я рано лишилась родителей и, будучи ребенком, попала в дом Дальберг–Актонов и всю жизнь провела в его застенках. Единственным мужчиной, которого я когда–либо любила был Гаргамель, этот самый старик. Мы росли с ним вместе, прислуживая семейству Дальберг–Актонов. В юности он был совсем другим, но тяжелая судьба оставила свой отпечаток.
— Расскажите?
— Расскажу. У нас еще будет время. А сейчас тебе нужно поесть и лечь спать. Завтра тебя ждет много новых знакомств.
Глава 5. Сестры
Соединенные Штаты Америки, штат Пенсильвания, Централия, Фаргейн-стрит, дом 49.
Сентябрь, 1961 г.
Первую ночь в доме Дальберг-Актонов, я спал крепко и без сновидений.
Я с аппетитом поужинал и, довольный и сытый, отравился в постель. В доме было хорошо натоплено. Я приоткрыл окно, и ночной сентябрьский воздух наполнил прохладой комнату. В легкой хлопковой пижаме отца я лег под теплое пуховое одеяло. Я так утомился с дороги, что едва моя голова коснулась подушки, я провалился в беспамятство. Тогда я еще не знал, что ночь в этом месте, когда меня не мучил бы жуткий кошмар, будет редкостью и большой удачей.
На утро я пробудился из-за гама, доносившегося, по всей видимости, с улицы. Когда я открыл глаза, я долго не мог прийти в себя и осознать, где нахожусь. Непривычная обстановка привела меня в замешательство. Но я весьма обрадовался, когда вспомнил, что проснулся не в своей тесной каморке в нашей затхлой квартирке в Филадельфии, а в уютной и прилежно убранной комнате отца, в особняке Дальберг-Актонов.
Я глянул на стол и, увидев поднос, на котором стояли тарелка с холодной глазуньей и чашка остывшего кофе, осознал, что проспал больше половины суток и пропустил завтрак. Я даже не слышал, как кто-то из прислуги принес его в комнату. Я посмотрел на механический будильник, что стоял на прикроватной тумбочке. Стрелки часов давно перевалили за полдень.
Нехотя я вылез из-под одеяла и подошел к окну. То был один из редких погожих дней, что я застал в Централии за без малого восемь месяцев. Небо было безоблачным, и солнце щедро разливало свои лучи. На дворе за домом на зеленой лужайке был расстелен плед. На нем играли три маленькие девочки, двое из которых были близняшками. Их очаровательные личики были словно вылеплены из фарфора умелыми руками скульптора. Они походили на статуэтки херувимов, которыми украшают под Рождество входные двери, полки каминов и праздничные ели. Золотые кудри струились словно лучи солнца, спадая на худенькие детские плечи. Я был очарован и не мог отвести глаз от этих маленьких куколок, наряженных в прелестные голубые сарафанчики с кружевными оборками на рукавах и белой атласной ленточкой на поясе.
Третья девочка, по видимости, Дорати, о которой давеча рассказывала Хелена, была крайне нехорошенькой. Дорати выглядела на пару лет младше близняшек. У нее были большие лучезарные голубые глаза и крохотные пухлые губки, но несуразно высокий лоб и неправильные, асимметричные черты лица, крупный нос с большими круглыми ноздрями делали ее весьма несимпатичной.
Чуть поодаль, в беседке, сидела Хелена. Она приглядывала за девочками и читала книгу. Заметив меня в окне, она помахала рукой и жестом пригласила спуститься к ним.
Я застелил постель, без удовольствия поел остывшую глазунью, а затем открыл отцовский гардероб. В нем я отыскал хорошие джинсы и приятный на вид шерстяной джемпер с кожаными нашивками на локтях. Переодевшись, я отправился на первый этаж.
Спускаясь по ступеням, я вновь обратил внимание на картины, что висели на стене вдоль лестницы. Я смог детальней их рассмотреть в дневном свете. То были весьма мрачные портреты маленьких девочек и юных девушек. У каждой было печальное выражение лица, а вместо глаз зияли черные дыры. Мне стало неуютно смотреть в эти пустые глазницы, и я отвернулся. Я вспомнил о мольберте в гостиной, и предположил, что автором этих полотен была Хелена. Я решил непременно расспросить ее о них, когда выдастся удобный случай.