— Послушай, — сказал он, — Если читатель так неразборчив, разве трудно внушить ему, что и твое творчество заслуживает внимания?
— Да ведь для такого предприятия необходимы деньги и влияние.
— Тебе ли, наследнику Пола Бауэра и пасынку внучки угольного магната жаловаться на отсутствие денег и влияния?
Мы свернули за угол очередного дома. Вблизи показалась деревянная вывеска с надписью «Книжный магазин мистера Олдриджа». Снаружи то была прелестная лавчонка с красивыми витринами, рамы которой бы окрашены в темно-зеленый цвет, однако внутри царил чудовищный бардак. Пол, покрытый пыльным ковром, был заставлен высоченными кипами книг. Полки стеллажей были вплотную забиты без какого-либо порядка. Это хаотичное нагромождение, на удивление, создавало уютную и самобытную атмосферу, но отнюдь не шло на пользу торговле. Многие книги пришли в негодность из-за неправильного хранения. Необходимое произведение невозможно было найти без помощи хозяина магазина. Мистер Олдридж питал особую страсть к литературе, но ничего не смыслил в книжной торговле. Ревизия вероятно никогда не проводилась.
В дальнем углу магазина у окна стоял круглый деревянный стол, за которым сидела девочка с книгой в руках. «Шекспир. Избранное» — прочел я на обложке. Нахмурив густые черные брови, она задумчиво читала.
Напротив входа находилась касса, за которой стоял седой старик.
— Здесь всё, что вы просили, — Марк протянул ему бумажный пакет.
— Спасибо. Журналы, которые ты заказывал, где-то там, — он указал на кипу в противоположном от окна темном углу зала.
С первого знакомства мистер Олдридж поразил меня своей непохожестью на остальных. Внешне он ничем не отличался от других пожилых людей — не было в его облике ничего вычурного или неуместного для его почтенных лет. Он был сухим старичком, напоминающим побелевшую ветвь дерева, которая вот-вот надломится. У него были слабые трясущиеся колени, и весь он казался очень уязвимым, но взгляд его выражал силу Самсона и мудрость Соломона. Он выбивался из толпы также, как жемчужина на фоне щебня.
— Здравствуйте, — протянул я ладонь для рукопожатия, — меня зовут…
— Мне совершенно нет дела, сынок, — грубо оборвал меня старик и пренебрег моим жестом. Я опешил и был глубоко оскорблен.
— Я хочу лишь знать, человек ли ты добра или заложник своих пороков, подобно Марку.
— Это он так шутит, — усмехнулся мой приятель, разбирая кучу журналов и не поднимая головы.
Я украдкой бросил взгляд на девочку, что сидела у окна, и заметил, что она отвлеклась от чтения и слушала наш разговор.
— Разве добро и зло понятия не относительные? — ответил я вопросом на вопрос, довольный собою.
— Ай! — махнул на меня хозяин лавки, — так говорят узники невежества. Знание — есть добро, а зло — незнание добра. Запомни, сынок.
Пренебрежение старика оскорбляло меня, било по самомнению, но я сразу почувствовал, что передо мной личность огромных масштабов и меня тянуло к этой ментальной силе. Меня всегда называли смышленым мальчиком. Интеллектуальными способностями я всегда превосходил сверстников. Но, когда я, самодовольно считавший себя гигантом мысли, столкнулся с таким блистательным умом, я почувствовал себя насекомым. Я посетовал на несправедливость природы, заключившей такой высокий, могущественный дух в таком беспомощном старческом теле, и вспомнил о неумолимости времени.
Потеряв ко мне интерес, мистер Олдридж ушел в подсобку. Вскоре он вернулся с разогретой ячменной похлебкой и промытыми листьями латука и черешками сельдерея. Он достал из-под прилавка кулек из пергаментной бумаги, развернул его и взял три куска пресной лепешки, положил сверху салат и сельдерей и ел в прикуску с супом.
— Да у вас тут пасхальный Седер: мацца и горькая зелень, — усмехнулся Марк, возвращаясь с журналами, — Странные у вас пищевые привычки, мистер Олдридж, — поморщился парень, — Давайте в следующий раз я вам лучше принесу сочный шницель или какой-нибудь десерт из этого журнала о кондитерских новинках?
— Ай! — пренебрежительно махнул старик рукой.
То был его отличительный жест. Мне подумалось, что к его годам ему столькое уже опостылело в жизни, что он привык от всего брезгливо отмахиваться.
— Негоже мне, стоя на краю могилы, лакомиться дамскими пирожными или есть кровавые стейки, для которых нужен молодой, крепкий желудок. Мясо пробуждает животную натуру, которую и без того непросто обуздать. Вот она, еда стоиков! — сказал мистер Олдридж, хрустнув черешком сельдерея, — Послушайте меня, юноши. Плоть плотоядна и алчна. Всего гастрономического разнообразия не хватит, чтобы утолить ее ненасытности. Это ради ее прихотей нужно часами стоять у плиты, мариновать, вялить, томить, тушить, жарить, а порой доходить до таких извращений, чтобы есть пресмыкающихся и членистоногих.